Рецензии на повесть «Дверь», опубликованную в журнале «Новый мир», № 3, 1994
Тройной post scriptum
…Небольшая повесть Александра Хургина «Дверь» («Новый мир», № 3) мне не просто нравится, но даже очень. Как и предшествующая ей «Страна Австралия» (см. «Сегодня» от 7 сентября 1993 года). Живая речь, пробивающаяся сквозь завалы «новояза» и походя даже его очеловечивающая. Юмор. Симпатия к персонажам, — неуклюжим, как словесные блоки хургинской прозы, застенчивым, косноязычным и полегоньку (при поддержке автора) от испуга отходящим. Оптимизм без аффектации. Ирония без самодовольства. Прирученный абсурд. Умение в конце концов сложить из расползающихся стройматериалов («жизненных историй») теремок сюжетной конструкции. Умение посмеяться над собственными навыками и мечтами; соскользнуть в сказку об Австралии, махнуть рукой на стальную дверь, вокруг которой вертится новомирская повесть. Бывшая жена героя (от ее дружков-бандитов и прятался он за грандиозной дверью) оказалась несчастной полоумной «пророчицей» — бояться некого. Можно только жалеть. Отвыкать от одиночества. Всё уладится. Как в придуманной и натуральной Австралии.
Сильный рассказчик берет разнообразием самодостаточных текстов. У нас же всё чаще рассказ — фрагмент грядущего романа. Или эпоса. Эксплуатируется характер героя, или его «пустотность» (пунктирный роман Битова), или даже память о характере (кто объяснит, зачем Искандеру понадобились «Бармен Агдур» или «О, Марат!» как главы «Сандро из Чегема»?). Страх рассказчика — самоповторы. Но их не минуешь и в «большой форме», что должна чем-то держаться: можно только скрепить анекдоты и настроить читателя на Хармсово «Вот, собственно, и все» (так Хургин и поступает) — сработает один раз. От силы — два с половиной. Видим, как мечутся между самоповторами и склеенными в «романы» самоповторами Вячеслав Пьецух и Евгений Попов. Хургин — писатель того же плана и с теми же трудностями. Если он не пойдет на резкий маневр, следующие его вещи сольются в обаятельное пятно. Дальше — литературный быт: успеет писатель наработать «магию имени» (что начнет работать на него), или инертная критика заспит инерционную прозу? Альтернатива для «литератора в быту» существенная, но определяемая только игрой фортуны и ничего не значащая в судьбе писателя. Нужен новый шаг…
Андрей Немзер, «Сегодня», 6 апреля 1994
Рецепт умеренного успеха
Александр Хургин. «Дверь». «Новый мир», № 3, 1994; Юрий Малецкий. «Ониксовая чаша». «Дружба народов», № 2, 1994
…Александр Хургин лет десять назад стал появляться в печати с небольшими рассказами, но замечен критикой был после «Страны Австралии» в июльском номере «Знамени» за прошлый год. Теперь вот повесть в «Новом мире».
Завязка такова: Сараев приходит в гости к жене своей Марии. К бывшей жене. Прогнала его Мария, тихо выжила из дома своим равнодушием. Но Сараеву кажется, что дело можно поправить, что оставшаяся с двумя детьми на руках женщина ещё одумается. Короче, надо поговорить. Но никак не получается. Все время отвлекают Марию. То соседка приходит поболтать, то сосед позвонить, то детей надо кормить, а там уж и сон сморил измученную женщину. Несолоно хлебавши плетётся Сараев домой, а усталая, лишь притворявшаяся спящей Мария встаёт и принимается за домашнюю работу. Следует пространное описание борьбы Марии с долгоносиком, поразившим гречку, а также технологии приготовления котлет из магазинного фарша.
Бытовой реализм? Перепевы мотивов натуральной школы, бывших смелым новаторством восьмидесятых — шестиметровые кухни, спившиеся люди, затраханные нуждой и непосильной домашней работой женщины, их аборты, неустроенность, агрессивность и строптивость, умноженная на русскую иррациональность поступков?.. Нет, конечно. Сказано же — см. выше — «чернуха» устарела, и дело писателя не рисовать «суровую правду жизни» (социальные обстоятельства), но изображать её вечный абсурд.
Тому, что Сараев поставил у себя в квартире бронированную дверь, есть житейское объяснение. Изгнанный Марией, он вынужден вернуться в оставленную свою квартиру, откуда бежал пять лет назад с трёхлетней дочерью на руках, спасаясь от буйства спившейся жены Милы и бесчинств её потерявших человеческих облик друзей. (Тут просится рассуждение о травестийности избитого сюжетного хода и знаковости перемены женской и мужской роли — сколько их, несчастных женщин с ребенком на руках, покидали своего деспотичного, бесчинствующего мужа, — но мы пока от этого рассуждения воздержимся.)
Куда делась Мила — неясно. А вот друзья её пожаловали и колотили в дверь. Вдруг ещё раз придут? Вдруг дверь выломают? Страх рождает желание защититься. И вот создаётся сложная система безопасности. Дверь продуманной конструкции, как для бомбоубежища. Особый глазок. А за пределами квартиры? Мечта героя — бронежилет и оружие. Долго ли писателю сделать мечту явью? И вот уже герой, выучившийся приёмам каратэ по самоучителю восточных единоборств, взвившись в лихом прыжке, укладывает мощным ударом ноги омоновца, чтобы овладеть его бронежилетом и пистолетом…
Задавать вопрос, может ли неспортивный мужчина средних лет, читая книжку, так освоить каратэ, чтобы уложить на месте тренированного омоновца, и будет ли советский, простите — российский, нет, всё-таки советский служащий ходить на работу в добытом грабежом бронежилете и с пистолетом Макарова в кармане, рискуя быть разоблачённым, разумеется, неприлично. Более прилично порассуждать об абсурде нашей действительности и способах её изображения. Проявить тонкое понимание того, что в повести Хургина стирается до неразличимости грань между реальностью и воображением героя, ток что вожделенный бронежилет с пистолетом — просто щедрый дар писателя герою, чтобы тонко показать диалектику насилия: если человек не хочет быть жертвой — он сам становится агрессором. Можно сопоставить повесть с другими прозаическими опытами наших писателей. Ну хоть с «Баллончиком» Юрия Малецкого, опубликованным в 1992 году в том же «Новом мире», герой которого точного так же одержим страхом перед насилием…
…То, что в двух книжках двух наших «толстяков» сошлись две повести писателей одного поколения и схожей судьбы (оба родились в 1952 году, оба — из провинции, оба получили доступ на страницы столичных «толстых» журналов в последние три-четыре года, к обоим благосклонна критика), само по себе ни о чём не говорит. Но если какие-то мотивы в произведениях писателей совпадают, а чтение их новых повестей вызывает сходные мысли — как не задуматься над причиной?
Дверь, которая в повести Хургина претендует на роль центральную, в повести Малецкого играет роль скорее служебную, но существенную. Повесть Малецкого начинается с того, что так страшило героя Хургина: женщина «увидела взломанную дверь своей квартиры, и всё в ней осело…»