Полдень пятницы. Пыль и жара. Старик в тулупе стоит, привалившись к забору. Забор клонится под его напором. Верка крутит на себе хула-хуп. Который то и дело срывается с бёдер и падает в сухую траву улицы. И бьёт по щиколоткам. Верка морщится.
— Ой, бля, — шепчет она тихонько, — ой.
Старик провожает хула-хуп по ниспадающей взглядом и глубже погружается в тулуп.
— Тьфу ты ей Богу, — говорит он Верке. И забор не выдерживает. И валится.
Верка взвизгивает и, подхватив хула-хуп, как штаны, отскакивает. Забор падает на улицу, старик падает на забор.
— Тьфу ты, — говорит старик.
Он поднимается на карачки, трёт колено и бедро, постанывает, разгибается.
— Я не виновата, — говорит Верка. — Ты сам упал.
Старик ворчит «сам, сам» и ковыляет в дом. Забор остаётся лежать. Верка держит хула-хуп руками на талии. Весь её сарафан в пыльных поперечных кругах. Зад оттопырен. С кончика носа капает пот. «Не получается, — думает она. — Ничего у меня не получается».
А старик всходит на крыльцо и плохо думает о сыне — зачем он снял эту дурацкую дачу. Теперь придётся забор ремонтировать. Конечно, Верке нужен отдых — последний класс и так далее. И сыну, наверно, здесь лучше. Хотя бы прохладнее. Хотя бы по выходным. Всё-таки речка, лес, воздух.
Говорят, что в городе сейчас совсем жить нельзя. А здесь жару перенести легче. Старик здесь и вовсе мёрзнет. Руки, ноги, живот — всё у него мёрзнет. От острой нехватки жизненных сил. Вот, нашёл в даче чей-то тулуп и носит. Наверно, хозяйский или забыли прошлые дачники. Соседка говорит: «Дед, я от одного твоего вида в обморок падаю. Вся в поту». В обморок она падает. Коза драная, принцесса.
Ещё прошлым летом старик не мёрз. А этим уже мёрзнет. Во всяком случае, здесь, на лоне деревенской природы. Правда, дома, в городе, он тоже мёрз. Это от места жительства не зависит. Холод копится внутри, несмотря на жару снаружи. И вообще, несмотря ни на что. Он уже сказал сыну:
— Буду умирать, силы кончились.
А сын, конечно, стал на старика орать:
— А Верку, — говорит, — с кем оставить. Я работаю, жена работает плюс гуляет, сволочь, направо и налево. На тебя одна надежда.
«Ну какая может быть надежда на старика? — думает старик. — Смешно».
Верка берёт свой хула-хуп и отходит в тень дерева, которое клён. И стоит в тени. Остывает.
— Привет, — подходит к ней местный мордоворот Фёдор. — Остываешь?
Верка «да, — говорит, — остываю», а он говорит «жара».
— Верка! — над забором всплывает голова соседки. — Не разговаривай с Федькой, педофил он. У него и справка есть об освобождении.
— У, сука, — говорит педофил Федька и оставляет Верку в покое, уходит.
«Надо в город подаваться, — думает он, — или в столицу нашей родины. Там простор. А тут не дадут мне житья».
«Жалко, — думает Верка, — с виду хороший парень, на менеджера похож». Она прислоняется к бугристому стволу дерева и смотрит сквозь листву на солнце закрытыми глазами. Под веками у неё становится нестерпимо светло. До рези. Верка сжимает веки плотнее, так, что щёки и лоб идут складками — и глазам в темноте этих складок делается приятно.
— Верка! — слышит она и глаза открывает.
Солнце жжёт и слепит, пробивая лучами листву.
— Чего?
Верка отделяется от ствола. Идёт сквозь пролом в заборе к дому. И опять слышит:
— Верка!
Она заглядывает в дверь.
— Чего?
— Скажи отцу, чтоб на похороны никого не звал — не именины, — говорит старик.
— На какие похороны? — говорит Верка.
— Ты скажи, и всё.
— Сам скажи, — говорит Верка и выходит. Опять на улицу, под клён, в тень.
— Если никого не звать, — говорит старик сам себе, — никто не увидит меня в мёртвом виде, и всем будет казаться, что я живой. Что просто меня нет. Что я на даче.
Он улыбается своей нехитрой мысли, которая греет ему душу. Но не тело. Поэтому на кровать он ложится, не снимая тулупа. Ложится и долго лежит там в дрёме. Пытаясь согреться и переживая за Верку, которую здешние трактористы легко могут обидеть. Тем более что и сама она не против быть обиженной — кобыла.
Вечером приезжает из города сын. Видит поваленный забор. Тихо матерится. Старик всё ещё спит. Наверно, ему таки удалось согреться.
Верки нет. Хула-хуп стоит, прислонённый к дереву, которое клён. А самой её нигде не видно. Зато видно поблизости в сумерках соседкино ухо в профиль.
— Верку не видели? — спрашивает сын у соседки.
— Верку твою трактористы в клуб повели под руки. Или в стога.
Сын соседку терпеть не может и спасибо ей не говорит. Он думает, что не идти же ему в клуб, загонять Верку домой: «Скажет, что я её позорю перед трактористами. Скажет, что она взрослая. Соплячка». Про стога даже думать не хочется.
Он злобно слоняется по дому, по двору, по улице. Съедает что-то из привезённых с собой продуктов. Остальное засовывает в холодильник. Опять слоняется по дому. Подходит к старику.
— Спишь?
Старик сначала ничего не отвечает, потом перекатывается со спины на бок и говорит:
— Сплю.
Перекатывается обратно и говорит:
— Почти уже вечным сном.
— Опять ты за своё, — злится сын, — надоел.
Наконец, приходит Верка. И приносит с собой в дом ароматы, которые и запахами-то назвать, грех.
— Где была? — говорит отец.
— А мама не приехала? — говорит Верка.
— Нет.
— Опять гуляет?
— Хамишь, — говорит отец.
— В кино была, — говорит Верка.
— И как это кино называется?
— Не знаю. Оно без начала.
— Про что?
Верка думает.
— Про любовь, тебе неинтересно.
— Слышь, — старик смотрит в потолок. — На похороны не приглашай никого. Хочу отметить свой уход в семейном кругу родных и близких.
Сын и Верка прерывают разбирательство и смотрят на старика.
— Будет тебе в семейном кругу, — говорит сын. — И в тёплой дружеской атмосфере полного взаимопонимания.
Один глаз у старика слезится.
— Обещаешь? — слеза скатывается в воротник тулупа.
— А несёт от тебя чем? — сын продолжает процесс воспитания Верки.
Верка принюхивается к себе. Поводит носом.
— Чем, чем — ничем.
— Ты мне ещё забеременей. На каникулах.
Отец хочет дать Верке подзатыльник, но промахивается.
— Кстати, кто забор завалил? Трактористы?
Верка отступает на безопасное расстояние.
— Какие трактористы. Это дед завалил.
— Придумай что-нибудь умнее.
— Не хочу. Это дед. Дед завалил.
Отец издали замахивается на Верку.
— Ну убей меня, — говорит старик, — за этот забор, — и снова впадает в сон.
Сын поворачивается к старику, хочет что-то сказать, но в результате только машет рукой. Мол, да чёрт с вами со всеми и с вашим забором в частности.
— Иди спать, — говорит он Верке. И она, чтоб не нарываться лишний раз, идёт.
Но лечь не успевает, потому что появляется мама. Верка скачет от радости козлом.
— Привет, ты приехала?
— Привет, дай я тебя поцелую, — мама обнимает Верку. — А чем это от тебя несёт?
— Трактористами от неё несёт, — говорит отец, — трактористами.
— Ничем от меня не несёт, — Верка недовольно высвобождается из объятий.
— Чего приехала? — говорит отец.
— Надо бы, — говорит мама, — побеседовать.
Верка уходит во вторую комнату и устраивается там на ночлег.
— Умойся, — говорит отец. — И зубы не забудь почистить.
Верка послушно идёт к умывальнику и чистит зубы. Сплёвывая зелёным.
— Не о чем мне с тобой беседовать, — слышит она из комнаты.
— Так уж и не о чем?
Верка с начищенными зубами возвращается из кухни. Родители умолкают и ждут. Мама что-то неразборчиво произносит. Тихо, почти шёпотом.
— Ну и вали, — говорит отец.
И тут в очередной раз просыпается старик. Он сонно ворочает головой. К стене. Затем от стены. Видит сноху. И бурно, как может, ликует.
— Вот, семья в полном сборе, — говорит старик. — Можно умирать.
— Умирай! — орёт сын. — Давай, умирай, быстро. А то все только пугают.
Старик сжимается, задерживает дыхание, жмурит глаза.
— Не умирается, — говорит он и протяжно выдыхает из себя воздух: — Может, завтра. Или ночью во сне. Хорошо бы во сне.
— Что это с ним? — говорит жена.
— Не видишь, умирать собрался, — орёт муж. — В узком кругу семьи.
— Чего ты орёшь? — говорит жена. — Не ори.
— Это я ору? — орёт муж и выбегает из дому.
И хлопает дверью так, что она закрывается, открывается и опять закрывается. Смотрит по сторонам. Находит взглядом ржавый топор. Выдёргивает его из пня. Подбегает к забору. И судорожно начинает ремонт.
В жаре и темноте ночи.
Под звёздами.
При луне.