Картинка
Здоров Фёдор был настолько, что если бы не умер от пьянства, не умер бы вообще. Но он умер. Причём именно от пьянства. То есть причина его безвременной кончины была настолько банальна для местности его проживания, что доктор, констатировавший смерть, даже написал её не полностью, а очень сокращённо — Б точка, А точка. В смысле, бытовой алкоголизм. И эта аббревиатура в справке была ясна и понятна всем органам — как власти, так и другим. Тем же, допустим, коммунальным и похоронным организациям. Потому что от этой причины половина населения вышеупомянутой местности помирала или, как минимум, страдала ею при жизни. В том числе, кстати, и доктор, имевший доступ к питьевому медицинскому спирту. Поскольку работал он гинекологом. Или, может, хирургом. А на «скорой» с наркологической спецификой только подрабатывал. Выводя нуждающихся из запоя в свободное от основной работы время на полставки. Кроме того, он и жил с Фёдором по соседству, в непосредственной, можно сказать, близости, будучи лично знакомым, и случалось, с ним по душам беседовал.
Фёдор же кем только не работал, а чащё не работал никем. И всегда говорил: «Надо же мне от чего-то помирать. Так от пьянства — лучше, чем от рака мозгов или СПИДа. Такое моё личное мнение». Уж что-что, а мнение Фёдор имел. Потому как мнение теперь есть у всех. Включая женщин и детей. Мозгов нету, а мнение — сколько угодно. Время наше, видать, такое. Трудное. И место. Может, поэтому и пил Фёдор с утра до ночи весь день. Из-за времени и места. А если так выходило, что день он спал по объяснимым причинам, то пил с ночи до утра. Душа-то у Фёдора была широченная, южнорусская — поэтому никаких полумер она не принимала и не терпела. В отличие от души доктора. Который фактически страдал раздвоением личности. Так как пил только на работе, где спирт. А после работы, где жена — ни-ни. Капли в рот не брал и другим авторитетно не советовал. А когда жена и дети приставали, мол, почему от тебя ежедневно, кроме выходных, пахнет водкой, он объяснял, что это не водка, а спирт медицинский пахнет — ведь врач имеет дело не только с больными, но и со спиртом. Тщательно обрабатывая им руки, чтобы они не тряслись. И тут он был совершенно прав. И честен. И всё это, конечно, плохо кончилось. То есть не плохо, а так, как и должно было кончиться. В смысле, естественной кончиной пациента и вышеупомянутой справкой от вышеупомянутого доктора. Предостерегавшего Фёдора ещё при жизни. По-соседски:
— Фёдор, — предостерегал доктор, — вы знаете, коротка даже самая длинная жизнь. И укорачивать её своими руками — непростительно.
А Фёдор ему в ответ подмигивал и говорил:
— Рыбак рыбака видит издалека. Ты меня видишь? — и хохотал, как дурак, многозначительно. И предлагал доктору при исполнении налить.
Доктор морщился, вздыхал, говорил «вам, Фёдор, в больницу надо» и выписывал какие-нибудь пустые лекарства.
— Не пью я. Ваших лекарств, — говорил Фёдор. И говорил: — В больнице смертью пахнет. И тоска.
— Ну, живите здесь, — говорил доктор, — ещё какое-то время.
— Здесь тоже тоска, — говорил Фёдор. — И картинка рассыпается. Так, что не сложишь.
— Картинка да, — говорил доктор, — рассыпается.
— И у тебя? — кричал Фёдор. — Значит, ты понимаешь?
— Чего ж тут непонятного? — говорил доктор. — С картинкой беда.
Тогда Фёдор говорил:
— Составь бля компанию. Помоги споить русский народ. В смысле, лучшую его часть.
— Лучшая часть — это, что ли, вы? — спрашивал доктор.
— Это что ли мы, — говорил Фёдор. — А ты сомневаешься?
Конечно, доктор сомневался. И порывался уйти, говоря, что у него куча вызовов. Другими словами, вёл себя интеллигентно. Отчего Фёдор распалялся ещё больше. Он орал:
— Не уважаешь? Гиппократ хренов, — и гнал жену в магазин.
А жена, конечно, туда не шла. Сопротивлялась. Скандалила. И приводила все разумные доводы, какие имела. От доводов становилось Фёдору совсем тошно. Тем более она цеплялась к нему, мол, объясни ты мне ради бога, ну почему ты пьёшь? Фёдор ей объяснял, но безрезультатно. Может быть, потому что объяснял он как-то нечётко, расплывчато. Говоря:
— Посмотри вокруг. На мир, то есть. Или на Россию посмотри.
Жена смотрела.
— Ну?
— Видишь картинку? Картинку видишь?
— Ну, — говорила жена.
— А я нет. Понимаешь? Картинка — не складывается. Вернее, распадается картинка. На стёклышки. Понимаешь?
— Нет, — говорила жена. — Не понимаю.
— Тогда в магазин.
— Нельзя тебе, Федя, — плакала жена. — Цирроз у тебя печени. И это, которое по мужской части… Тьфу… Язык не поворачивается слова их научные выговаривать.
— Давай-давай, — утешал жену Фёдор. — Тебе ж коня на скаку это вот — раз плюнуть. Чего ж ты плачешь по пустякам, дура?
А в больницу Фёдор время от времени всё же попадал. Но его старались оттуда побыстрее в шею. Выписать. Недавно он лежал в палате на одиннадцать человек, натурально ловил по ночам чертей, пугая гастроэнтерологических больных, воровал у дежурной сестры микстуру Шарко и пил её из горлышка перед едой. Зато выполнять предписания лечащего врача отказывался наотрез:
— Можете меня, — говорил, — пытать черенком тётиполиной швабры.
Конечно, его выписали вместе с его циррозом и его горячкой. За нарушение строгого больничного режима. Чтобы он тихо помирал дома и никому собой не мешал. Но тихо Фёдор не мог и не хотел. И дома не хотел. Он при первой возможности шёл к людям, напивался там до тех же самых чертей и лез объяснять народу про картинку, про Россию с миром и про тому подобное. Народ ни фига про это не понимал и знать не хотел. Бил Фёдору морду. После чего неисповедимыми путями он возвращался домой. Где продолжал начатое вплоть до вызова и приезда доктора. Который выводил его из пикового состояния, слегка приводил в чувства и уезжал лечить нацию. А Фёдор лежал обессиленный и говорил жене слабым шёпотом:
— Как думаешь, доктор наш еврей?
— Какой еврей? Смирнов фамилия. И перегаром от него прёт постоянно.
— Так может, он подпольный еврей, и перегар использует в целях маскировки. А иначе — почему он доктор? Я ж вот, например, не доктор?
— Ты точно не доктор, ты моё горе, — говорила жена. — Помрёшь не сегодня завтра. А у меня и без того кредит. И долги.
Фёдор умолкал, о чём-то надолго задумывался, потом вздыхал и говорил:
— Нет, опять не складывается.
— Что не складывается?
— Картинка.
Жена, услышав про картинку, снова плакала. Потому что не могла она про неё уже слышать. При всём своём нечеловеческом терпении.
— Слышь, а давай аквариум купим, — говорил плачущей жене Фёдор.
— Аквариум? Зачем?
— Будем на рыб смотреть. Как они в стекло носами тычутся. Рыбы в аквариуме — это ж картинка? Картинка. Рыбы, они отвлекают. И завораживают.
— Тебя отвлечёшь, — говорила жена.
Но про себя надеялась. Хотя её лично неплохо отвлекала телепередача «Давай поженимся». Причём от всего отвлекала. В том числе от цирроза Фёдора и от прочих его человеческих качеств. Правда, чем она это делала — загадка.
Жаль Фёдор, завидев включённый телевизор, бросался на него с кулаками. Чтобы его растоптать. Иногда это ему удавалось.
Жена огорчалась, сметая осколки в мешок. Говорила:
— Телевизор-то при чём? Смотрел бы его, как люди, вот тебе и картинка.
— Картинка?! — зверел Фёдор. — В телевизоре?! — и бросался с теми же кулаками на жену. Хорошо, что она была крепче телевизора и увёртливее. Да и как успокоить Фёдора, тоже знала не понаслышке. Много ли ему было нужно. Для успокоения.
Так вот, когда успокоенный Фёдор проснулся в последний раз, он увидел аквариум. У изголовья дивана, на тумбочке. В аквариуме сновали туда-сюда гупаки, кружили меченосцы и лениво парил вуалехвост. Все они по очереди тыкались носами в стекло, как и мечталось Фёдору. А вуалехвост ещё и воздух хватал ртом с поверхности.
Фёдор попробовал сесть, чтобы навести резкость. Но не смог. Тогда он стал наблюдать за рыбками лёжа. Картинка не распадалась. Хотя подрагивала и двоилась, и шла мелкой рябью.
— Не распадается, — шептал себе под нос Фёдор. — Не распадается.
Потом картинка стала медленно погружаться в туман. И погружалась, пока окончательно не погрузилась.
А через какое-то время — через какое, Фёдор не знал — вместо аквариума перед ним всплыло потное лицо доктора.
— Я ж тебя предупреждал, — сказал доктор.
— Ну предупреждал, — сказал Фёдор. — А хули толку?
P.S.
После этих слов Фёдора доктор и выписал справку с буквами Б и А. Ничего больше для него он сделать не мог. А придя домой, спросил у жены и детей, у домашних своих, то есть:
— У нас, — спросил, — выпить случайно чего-нибудь нет?
— Выпить? — удивились жена и дети. — Так ты же вроде не пьёшь.
— Не пью, — сказал доктор. — Просто знакомый один умер. Родственная, можно сказать, душа. Хотел помянуть.
— Тоже доктор? — спросила жена доктора.
— Кто? — спросил доктор.
— Ну, знакомый. Который умер.
И доктор не задумываясь ответил:
— Тоже.