Подарок из двух предметов
Нас с Машкой пригласили на день рождения. Лушин пригласил. Лушин — это художник такой, многим малоизвестный, но успешный. В материальном смысле слова. Он в сквере шаржи на прохожих рисует, гарантируя портретное сходство плюс элемент юмора. Шаржами и живёт. Встретил нас случайно, меня даже узнал и говорит:
— Приходите, — говорит, — завтра в мастерскую в три. Выпьем в мою честь алкоголю.
Конечно, своим этим приглашением он застал меня врасплох. А Машка прямо вся расплылась. И свою голливудскую улыбку обнажила. Очень ей, видно, хотелось в гости со мной пойти. К художнику — не хрен всё-таки собачий. Да и сам я как-то уж очень давно не получал никаких приличных приглашений. Была, правда, накладка — позвали на свадьбу и на похороны. В одно и то же время. Так хотелось пойти и туда, и туда — хоть разорвись. А чтобы на день рождения… Даже не помню, когда в последний раз. Может, и никогда. Эмигранты, они к приглашениям не очень склонны. Они сами по себе живут, каждый в своём углу и узком кругу. А с аборигенами мы без дела, считай, не контачим. Потому что они понаехвших не любят. И я ответил Лушину «ну конечно, придём, а как же». Хотя и отвык уже выпивать по надуманным поводам. Да ещё в строго означенное время. Я привык выпивать когда вздумается. Или когда чувствую склонность в душе, а также наличие нерастраченных возможностей. Машка примерно к тому же самому привыкла. К хорошему человек быстро привыкает.
Я говорю:
— Как думаешь, чего это он нас вдруг пригласил?
— А я не думаю, — говорит Машка.
А я порылся в карманах, извлёк из них всю полезную наличность и говорю:
— Ладно. Повращаемся в кругу европейской богемы, мать бы её. И выпьем в кои-то веки на шару.
Машка говорит:
— На шару! А подарок дарить? Какая ж тут шара.
Да, Машка, она дальновидная. Сразу поняла, в чём тут подлянка зарыта. За это я её и люблю. Но и я тоже со своей стороны кое-что заподозрил: «Сейчас, — заподозрил, — скажет, что у неё на такое ответственное мероприятие нечего надеть и надо бы что-нибудь ей купить. Мол, Лушин как-никак художник, у него публика в мастерской соберётся избранная и общество вполне приличное — Европа ж кругом». И прощай мои последние накопления. А какое на хуй общество в этом подвале Лушинском? Который он называет мастерской. Я раза три там был — или пьют, или ебутся. Правда, культурно. Среди картин и статуй. Картины по стенам стоят. Прислонённые. И статуи тоже стоят и тоже голые.
И подождал я этих, запланированных мною слов, а Машка ничего такого не сказала. Не оправдала надежд. Надо признать. И отдать ей должное.
— Ну, пошли, — говорю, — в таком случае за подарком. Гулять так гулять.
Машка говорит радостная:
— Пошли. Погода хорошая.
— Погода мне глубоко безразлична, — говорю, — хорошая, плохая. Мне, хоть вообще бы её не было.
— Этого быть не может. Без погоды — неестественно, — говорит Машка и берёт меня под руку. И мы начинаем праздно прогуливаться по улицам в попытках совершить шопинг, так сказать.
И прогуливаемся мы так, пока меня от этой прогулки не начинает тошнить. По-настоящему. И я:
— Машка, — говорю, — а чего мы ищем? Ты понимаешь?
— Не очень, — говорит Машка.
— И я, — говорю, — всё чего-то ищу, ищу, а чего — понимаю не очень. Может, надо уже понять? Ты как считаешь? А то тошнит.
— Давай краски ему купим, — Машка парирует.
— Какой краски?
— Ну, давай синей.
— А ты в краске разбираешься?
— Для волос.
— Я так и знал, — говорю. — Краска отпадает.
После краски медленно отпали обувь, одежда, украшения, галантерея, часы и бытовая техника. Гаджеты и всякое тому подобное добро отпало тоже. По разным причинам, но отпало. И Машка капитулировала. Предложив закончить наш вынужденный поход покупкой спиртного напитка. Причём элитарного. Я ей говорю:
— У меня на такой напиток лишних денег не хватает.
А она с вызовом:
— Да у тебя всегда лишних денег не хватает.
Унизила, значит.
— Не в деньгах счастье, — говорю. — Ты не знала?
— Знала, конечно. Конечно, знала, — даёт Машка задний ход. — Вон у Феди, — говорит, — этих денег — как грязи. А у дочки опухоль. Вот тебе и деньги.
Я смотрю на Машку. Посреди дороги. Какой Федя, какая дочка?
— Погоди, — говорю, — при чём тут твой Федя?
— Федя не мой, — Машка говорит. — Федя общий. А Лушину я бы подарила коньяк «Камю».
— Кому «Камю»? — «Камю» меня возмутило до глубины души. И это понятно. — Да Лушину что «Камю», что шнапс, что «Шипр».
— «Шипр» — это молдавский? — Машка говорит. Шутит она, видите ли. Или прикидывается.
— Кстати! Может, из парфюмерии что-нибудь подберём?
А мы как раз в большой супермаркет забрели. То есть не в супер, а в гипер. Я в нём всё знаю, потому что работаю. Как в детстве мечтал — с пяти утра. Полы мою машиной за 7,56 в час. «IPC Gansow Premium» машина называется. Gans в переводе — гусь. Выходит, значит — Гусев первого класса. Хорошая машина, зелёная. И скоростная. Только успевай за ней бегать. Я вообще-то секьюрити хотел к ним наняться. Пришёл, а они говорят вежливо: «Вы на себя посмотрите. Какой из вас с вашим ростом и весом секьюрити? Хотите вон — у нас на машине работать некому? Был дед шустрый, да помер вчера. Скоропостижно». Я и согласился. Тут и не на такие предложение люди соглашаются. Тем более работа мне нравится. Начальства нет, голова свободна, плечевой пояс и ноги — под нагрузкой. Чем не фитнес-клуб. Не говоря о том, что однажды я там десятку нашёл. У кассы.
В общем, поднялись в парфюмерию. Стоим. Вспоминаем. Как он предпочитает пахнуть, Лушин?
— Ты случайно не помнишь? — я говорю. — Ты к нему поближе стояла.
— Стояла, — Машка отвечает. — Ты хочешь подарить ему дезодорант? Вот, очень хороший.
— Это мужской?
— Нет, обычный.
Я говорю:
— А не обидится Лушин? Решит ещё, что это намёк.
— Смотри, — Машка говорит.
Я оборачиваюсь и вижу какого-то бомжа. Бомж берёт с полки пробник — брызгает подмышками, берёт другой, орошает район ширинки, третьим увлажняет лицо и уши. Остаток выплёскивает в рот. И уходит из магазина в какую-то свою действительность. Дыша духами и всем остальным тоже дыша. Я чувствую, что завидую бомжу. Он бы не стал ломать себе голову подарком. Пришёл бы, и всё. Или не пришёл. А мы вот ломаем. Хотя и безрезультатно. До того безрезультатно, что обращаемся за помощью к продавцу. Он как раз у эскалатора отдыхал, в центре зала. Облокотившись на какие-то ящики.
— Простите, — говорим — не могли бы вы нам помочь?
А он говорит:
— Помочь? Вам? Да на хуй вы мне сдались! — И стал заваливаться вместе с ящиками на эскалатор. Я хотел было его подхватить. Но по злобе раздумал. И эскалатор унёс его вниз по течению. Почти бесшумно.
— Наш, — сказала Машка. — Был бы не наш, написала б на него жалобу.
— Был бы не наш, не послал бы нас на хуй, — говорю.
И так мне чего-то нехорошо сделалось. На душе. Так нехорошо. Хоть плачь.
Слава богу, Машке пришла наконец в голову нормальная мысль — купить Лушину крем для бритья.
— А он бреется? — спрашиваю.
Машка подумала.
— Лицо вроде нет, — говорит. — А голову вроде да.
— Я считал, она у него от природы такая.
— Ты присмотрись. Бритая она. Может, не вся, может, часть, но бритая.
— А другая часть?
— А другая от природы.
Часа полтора выбирали мы этот крем. Их же теперь до фига, кремов. Поэтому выбор труден. Тюбики, баллончики, баночки. Щупали их, рассматривали, обнюхивали и купили лосьон. И не для бритья, а после. Ну, дешевле он был. Существенно. А поразмыслив, и чекушку водки купили. Традиционно на всякий случай. «Русский стандарт». Книг современные люди не читают, особенно художники, так что теперь водка — лучший подарок. А тут, в европах, ещё и дорогой. Можно даже сказать, ценный. Я говорю:
— За что действительно стоит любить нашу Родину — так это за цены на водку.
— Ну конечно! — Машка мне возражает. — Русское телевидение смотреть надо. Подорожала водка на Родине. Догнала и перегнала Европу. А, может, и Америку.
— И что же, теперь совсем не за что её любить? Родину?
— Ну, не знаю. Бензин там ещё дешёвый, но плохой.
— Зачем нам бензин?
Нет, бензин мы, слава богу, не покупаем. А подарок, значит, купили. Нормальный, я считаю, подарок. Из двух предметов…
Зря только сегодня мы это сделали. День рождения-то завтра. В три часа. А мы купили сегодня. И лосьон, и «Стандарт». Чтоб, значит, завтра уже ни о чём не беспокоиться. Ну и всё. Ночью, пока мы сначала любили друг друга, а потом мирно спали, нежась в изнеможении, случилось непоправимое. И невероятное. Судя по всему, какие-то злоумышленники тайно проникли в квартиру, и подарок — наш с Машкой подарок из двух предметов — похитили. Спиздили, то есть наш подарок. Извините за уточнение. Но вдали от Родины очень хорошо понимаешь, что «похитили» и «спиздили» — не совсем синонимы. Большое видится на расстоянии.
Правда, никаких улик, а также и следов постороннего присутствия в квартире обнаружить не удалось. Машка смотрит честными глазами, хотя и в сторону, клянётся, что спала мёртвым сном. Я вроде тоже с ней спал. А если бы и не спал. Лосьон-то уж точно я взять не мог ни под каким соусом, я же всё-таки интеллигентный человек. Хотя… Чёрт его знает… Мама, помню, говорила, что в детстве я страдал лунатизмом. А что, если и сейчас страдаю?
Так что на день рождения мы не попали. Неудобно же, с пустыми руками на день рождения. Но и сидеть друг с другом — противно. Пошли, чтобы не переругаться, просто так, в город. Погулять на свежем субботнем воздухе и на солнце погреться. Идём, греемся мимо «Чибо», а из него такой запах доносится, не запах, а целый аромат. Мы с Машкой замерли не сговариваясь и носами повели.
Машка говорит:
— Как кофе пахнет.
— Да, — говорю — изумительно.
— Может, выпьем по чашечке?
Я говорю:
— Да. Чёрного.
Машка говорит:
— Или со сливками?
— Давай со сливками.
И тут она вдруг без какой-либо подготовки:
— Смотри, — говорит, — какая кофточка симпатичная, видишь? И размер мой.
Врать не буду. Меня эти её слова, блин, несколько обескуражили. И в высшей степени взбесили. Сбылось, значит, моё подозрение, сбылось:
— Да иди ты, — говорю, — в пень со своей кофточкой.
Сказал это в сердцах — и домой ушёл.
А она осталась.