Всё в этой квартире было серым. Стены, потолки, полы, окна, лампочки — всё абсолютно. Пауки, и те были серые. Но цвет — это полбеды. Где-то тут, в стенах, видимо, протекали трубы, и серые обои у пола пузырились, набухая. А стоило их коснуться, из-под них хлюпала вода. И пространство квартиры наполнялось неприятной затхлостью. Юлия это видела, ощущала и даже прикасалась к мокрым обоям пальцем, но вся эта антисанитария её не трогала. Она знала, что в таких случаях положено вызывать аварийную службу спасения -и не вызывала. «Ну, вода и вода, — думала она, — мне же тут не до смерти жить, мне, слава богу, сегодня уезжать». И она просто слонялась по этой серой сырой квартире — от окна к окну, от двери к двери. Тоскливо гадая — вернётся ли до отъезда муж или на этот раз он исчез в командировочном угаре окончательно.
Лёшка слонялся за ней по пятам и канючил. Юлия не обращала внимания. Ну, канючит ребёнок, мало ли. Поканючит и перестанет. Наконец, Лёшка прекратил слоняться и отчётливо сказал:
— Я есть хочу.
И повторил:
— Хочу есть.
Юлия сунула руку в сумку и вынула из неё большой трёхслойный бутерброд: хлеб, слой масла, слой сыра и слой сервелата. Хлеб под сыром примялся и отсырел, масло подтаяло. Сервелат оказался весь в хлебных крошках, как будто их специально наклеили. Юлия осмотрела увядший бутерброд и снова запустила руку в сумку. На этот раз она выловила в её глубинах нож и огурец. Отрезала от огурца несколько кружочков, прикрыла ими колбасу, отчего бутерброд преобразился и стал выглядеть гораздо свежее. А к запаху сырости добавилась огуречная свежесть.
— На, — сказала Юлия. — Ешь.
Лёшка взял бутерброд и стал есть. Сначала он снял кружочек огурца, положил его на язык. Потом снял с хлеба ломтик сыра и положил туда же. Потом снял колбасу. Колбасу он, подражая матери, осмотрел. А осмотрев, обнюхал и сдул крошки. После чего полизал то, во что превратилось масло, и откусил ничем не прикрытый кусок хлеба.
— Дай мне запить, — сказал он с полным ртом, и часть огурца вывалилась через губу.
— Не трогай, — сказала Юлия. — С пола нельзя есть.
— Почему это? — сказал Лёшка. — Я всегда ем с пола.
— Вот заведутся в тебе глисты — узнаешь.
— Как это заведутся? — сказал Лёшка.
Юлия пропустила его вопрос мимо ушей, вынула из сумки пакетик сока и, оторвав от него соломинку, проткнула в нужном месте фольгу. За время кочевой жизни с мужем всё нужное она привыкла носить с собой.
Лёшка стал запивать, посасывая соломинку набитым ртом, отчего щёки втягивались внутрь лица. А Юлия вспомнила, что не узнала, кому оставить ключи от квартиры. И сказала:
— Чего ж это я тут сижу, мне же надо к Надьке.
— К какой Надьке? — спросил Лёшка глотая.
— С первого этажа, — объяснила Юлия. — Пойдём.
Она взяла Лёшку за руку, держащую сок. И сын потащился за нею волоком. Продолжая есть бутерброд.
Они пошли по серой лестнице. Окурки покрывали ступени почти что сплошным ковром.
«Кто это столько курит? — подумала Юлия. — Курить — здоровью вредить».
Надька у Юлии была здесь единственной знакомой. Как-то она шла, а Надька сидела у подъезда.
— Ты кто? — сказала тогда Надька.
— Я Юлия, — сказала Юлия.
— А я Надька, — сказала Надька.
Так они и познакомились. Правда, с тех пор больше не общались.
Сначала Надька не открывала. Потом открыла.
— Это вы столько курите? — спросила Юлия.
— Мы не столько курим, сколько пьём, — сказала Надька.
— Утром? — сказала Юлия.
— Ничего себе утро — девять ноль три, — она отступила от двери, давая Юлии войти.
Юлия вошла. А Лёшка нет. И никто этого не заметил, упустив, значит, Лёшку из виду.
Квартира Надьки была копией той, что на третьем этаже. И планировка, и пауки, и всё, включая подоконники. Только посреди комнаты сидели за столом люди в майках и без лишних слов выпивали. Это было единственное отличие. Зато трубы где-то у пола текли точно так же и точно так же напитывали влагой серые пузырчатые обои.
— У вас же всё течёт, — сказала Юлия. — Надо же срочно звонить в аварийную службу.
— Надо, значит, надо, — сказала Надька. И сказала: — Оно уже года четыре надо.
— Четыре? — не поверила Юлия.
— Четыре, — сказала Надька. — Если, конечно, не пять.
— А я к вам по делу зашла, — сказала Юлия.
— Хорошо, — сказала Надька. — Прошу к столу.
Она расчистила локтем угол, поставила стакан и положила вилку. Стакан был, как положено, щербатый. А вилка — из чистого, возможно, пищевого алюминия. Сейчас таких вилок уже не делают, сейчас они экзотика и антиквариат.
— Сидеть на углу — плохая примета, — сказала Юлия.
— А ты разве не замужем? — спросила Надька.
— Я? — испугалась Юлия и вздохнула. — Почему не замужем? А звонить вы, значит, не будете?
— Почему не будем? — Надька плеснула Юлии в стакан.
Юлия подумала: «Куда же девался муж?», — сказала:
— За мужей, — и выпила вместе со всеми. Ткнула вилкой в консервную банку. Подцепила кусок рыбы в томате. Томат капнул на стол.
— Видите на моей ладони монету? — сказал мужчина, сидевший против Юлии, тоже на углу, в майке.
— Пять копеек, — сказала Юлия. — Вижу.
Мужчина произвёл какие-то пассы и показал руки со всех сторон. Монеты не было.
— Растопырьте пальцы, — сказала Юлия.
Мужчина растопырил.
— Встаньте.
Мужчина встал.
Монеты не было.
— Вот, — сказал мужчина. — А я, между прочим, в майке без рукавов. И в сквозных трусах.
— Фокус? — сказал Юлия.
— Ещё какой, — сказал мужчина в майке, а Надька сказала:
— Ну, рассказывай.
— Да нечего особо рассказывать, — сказала Юлия и стала врать. — Путешествуем, как говорится. Знакомимся с достопримечательностями и флорой разных стран. Берлин, Вена, Париж. А сейчас вот к вам приехали. Поскольку у вас съёмные квартиры дешёвые. Везде дорогие квартиры, а у вас нет. Правда, трубы текут, пауки свисают и никаких достопримечательностей. Но этого мы можем позволить себе не замечать. Мы люди непритязательные и, несмотря ни на что, простые. Тем более мы к вам на время.
Выпивающие в майках слушали Юлию и внимательно выпивали. Юлия думала: «Господи, зачем я вру»? Но с другой стороны, не рассказывать же ей было, что муж таскается годами по командировкам и больше ни на что не способен, а они таскаются следом за ним.
— И как там Париж? — сказала Надька.
Юлия задумалась, что бы ей такое ответить. И ответила:
— Город мне понравился.
— А Вена — это где такое? — сказал один выпивающий не закусывая, так как привык закусывать через раз.
— О, Вена!- сказала Юлия.- Вена — столица Австрии.
— А это… Австрия где?
— В Европе.
— Так и мы ж практически в Европе, — сказал другой выпивающий, тот, который фокусник.- Значит, рядом?
— Конечно, рядом, — сказала Надька. — Сколько там той Европы — не на что смотреть.
— За соседнюю Австрию, — сказал фокусник и поднял над собой стакан.
— А где Лёшка? — спохватилась Юлия.
— Лёшка? — удивилась Надька. — Какой Лёшка?
— Мой Лёшка. Сын. Мы же на вокзал опаздываем.
— Надо всё-таки в аварийную службу позвонить, — сказала Надька. — Четыре года — это слишком. Так же как и пять.
Но Юлия этих её слов уже не слышала, она, толком не простившись, выбежала на улицу, чтобы найти исчезнувшего вслед за мужем Лёшку. Слава богу, Лёшка нашёлся сам. Он мирно играл с дворовыми мальчишками. То есть как играл. Он стоял, окружённый ими, щипал остатки своего бутерброда и запивал их остатками сока. А мальчишки на него смотрели. Возможно, собираясь побить.
— Пойдём, — сказала Юлия. — Нам пора.
— До свидания, — сказал Лёшка мальчишкам.
— Приезжай к нам ещё, — сказали мальчишки. — У нас папа — фокусник.
— Какой фокусник? — спросил Лёшка.
— Обыкновенный, — сказали мальчишки.
«Чёрт, кому же отдать ключи? Так и не узнала», — подумала Юлия. И решила не отдавать никому. Решила просто захлопнуть дверь и уйти. В конце концов, если затопит квартиру снизу, её вины в этом не будет. И её самой тут уже не будет. Она уедет отсюда бесследно.
Муж ждал их на вокзале. Ходил туда-сюда по перрону и на ходу волновался.
«Опять не исчез», — подумала Юлия и вспомнила, что забыла в квартире косметичку. Где хранила паспорт, билет и деньги.
— Где вы ходите? — сказал муж. — Я волнуюсь.
— Дорогой, — сказала Юлия неискренне, — я думаю, нам придётся остаться.
— Чего это вдруг? — возмутился муж. — С какой стати?
— Я забыла в квартире косметичку, — сказала Юлия. — А в ней и паспорт мой, и билет, и деньги.
— Твой паспорт и твой билет у меня, — сказал муж. — Не говоря уже о деньгах.
— Ты шутишь?
— Вагон десятый, он же первый, если считать с головы поезда. Бегом.
— Есть всё-таки счастье в жизни, — сказала Юлия и побежала.
— Тоже мне, счастье, — сказал муж, обгоняя. — Купе у сортира.
А Юлия сказала:
— У сортира — это, конечно, не счастье. И косметичку мою жалко. Крокодиловой, можно сказать, была кожи.