У Сергеевны исчезла кошка. Просто исчезла и все. Девять лет жила, не исчезала. А тут — пожалуйста. Причем будучи беременной исчезла, чуть ли не на сносях. И главное, ее в два часа дня еще видели, а в пять Сергеевна с дачи приехала на автобусе, стала звать и искать — нет кошки.
Она же, когда уезжала или уходила из дому, на улицу ее выпускала. Хотя кошка на улицу не любила выходить и чаще сидела в подъезде, между вторым и третьим этажами. Сидела и всех прохожих людей встречала и провожала желтыми страдальческими глазами. А страдальческие глаза были у Мурки — кошку эту Муркой звали — потому что Сергеевна всех ее котят топила в ведре из года в год. Говоря, а куда я их дену? Я же не могу прокормить и Мурку, и котят, которых она по шесть штук приводит дважды в году. Тем более они неизбежно вырастут до взрослых размеров. Я категория малообеспеченная. У меня и на квартиру льгота, и на пенсию. Так как я полностью одинокая и покупаю вместо «Геркулеса» овес в зернах. Который вдвое дешевле.
Ну, насчет своей полной одинокости Сергеевна, конечно, врала и кривила, как говорится, душой беззастенчиво, поскольку сын ее старший с семьей из трех человек жил прямо над нею, на третьем этаже. Но она, имея девичью, отличную от сыновней фамилию, и в ЖЭКе, и в собесе утверждала, что одинокая, и ей вынужденно верили. Прописана-то в своей квартире она была одна, как перст судьбы. Муж Сергеевны давно умер. Так как мужчины столько не живут даже по научной статистике. Не говоря о реальной жизни. Которая тяжела и полна неожиданностей. Вот муж Сергеевны неожиданно и умер. Как только их дом в частном секторе снесли и дали им две квартиры — семье сына отдельно, Сергеевне с мужем отдельно — так он взял и умер. Можно сказать, с бухты-барахты. Никогда же ничем не болел. Вплоть до самой смерти не болел. И Сергеевна после похорон завела себе Мурку, чтоб та ходила по квартире и дышала, будучи живым существом. Она на помойку вышла — мусор вынести, скопившийся при подготовке к девяти дням, а там котенок. Черный в белых носках и с белыми усами. Ну Сергеевна взяла его и отнесла домой, и он, то есть, конечно, она — Мурка — стала у нее жить.
Вообще Сергеевна была, наверно, какой-нибудь мелкой незначительной ведьмой. Потому что крупных пакостей каких за ней не водилось и замечено не было, но если ее встретить, когда идешь по делу, на свидание или там что-либо важное купить — можно смело возвращаться ни с чем. Не повезет ни в коем случае: дело сорвется, свидание не состоится, купленное сломается. А не встретить ее было трудно. Она только в сезон на свою дачу ездила, которая от старости и урожаев-то никаких не давала. Ну еще в магазин близлежащий и в церковь по праздникам вместе с другими старухами за компанию. А так — практически всегда дома сидела и из двери высовывалась, и говорила проходившим людям «здрасьте». И опять засовывалась. В квартиру. И дверь захлопывала. Как будто она там, внутри, специально сидела и ждала, чтоб кто-то мимо прошел. Может, даже в глазок наблюдала за лестничной клеткой. Кто ее знает. Многие, на ее приветствие не отвечали тем же, а наоборот, плевали три раза через левое плечо и крестились. На что Сергеевна им говорила «надо вежливость иметь, а не пережитки прошлого».
Конечно, ее за это не любили. И называли «шкидла». Наверно, от слова «шкодить». А кошку ее, наоборот, все любили. И жалели. И даже кормили. Особенно если знали, что Сергеевны нет дома. Зазывали Мурку к себе в гости и кормили. Правда, она не ко всем ходила. У некоторых только за дверью брала еду, а в квартиру не шла ни за что. Умная была кошка и осторожная. Так что непонятно, куда она могла подеваться.
Сергеевна все облазила, у всех по сто раз спросила, не известно ли кому чего-нибудь. Она даже соседа своего — журналиста по основной профессии — попросила объявлений ей понаписать, что мол, пропала пожилая черная кошка с белыми усами и с желтыми страдальческими глазами. Просьба — вернуть за вознаграждение. Чем она собиралась вознаграждать того, кто вернет ей Мурку, неясно и непонятно — у нее самой ни черта по большому счету не было. Но не это главное. Главное, что Мурка так и не нашлась — это первое. А второе — потеряла Сергеевна свою недобрую силу. И встречать ее стало неопасно. Потому что никаких отрицательных последствий такие встречи теперь с собой не несли. Она какое-то еще время высовывалась по привычке из двери, чтоб сказать свое подлое «здрасьте», а потом и высовываться перестала. Видно, решила, чего высовываться, раз это все равно бесполезно, в смысле безвредно?
И соседи уже стали радоваться и злорадствовать, что так ей и надо, этой Сергеевне. Потому как нельзя быть такой нехорошей старухой в возрасте восьмидесяти лет. В возрасте восьмидесяти лет надо о душе думать денно, как говорится, и нощно, а не людям препятствия на пути устанавливать. Но радовались соседи недолго. До того дня, как Сергеевна вышла из дому и — как Мурка — не вернулась. Ее кто-то из женщин видел ранним утром с красной сумкой, с которой она за продуктами в магазин ходила, и все.
Сын в милицию заявлял — без никакого толку. У них помимо старух забот хватает с растущей преступностью справляться. И некому за восьмидесятилетними старухами следить. Сыну в милиции так и сказали:
— Ваша старуха, вы за ней и следить были обязаны, понимая, что маразм ее крепчает.
Сын им возражал, что не было у нее на маразм даже намека, подагра — да, была и катаракта на левом глазу была в начальной стадии, а маразма не было. Но они говорили, что так не бывает и что возрасту все люди одинаково покорны, не имея возможности ему противостоять и сопротивляться.
Короче говоря, то ли сквозь землю провалилась Сергеевна, то ли вознеслась как положено, в установленном порядке.
И тут нежданно-негаданно появилась в подъезде Мурка. Видно, она разродилась в укромном месте, котят малость подняла, пристроила их куда-то и пришла. Наверно, она каким-нибудь природным чувством почувствовала, что, возможно, у нее это последние котята — лет-то ей было около десяти.
Вот. И как села она под своей дверью, так и просидела два дня. Не отходя. Еду и питье ей соседи и сын Сергеевны давали, и она ела и пила. Правда, совсем немного. Семья сына хотела взять Мурку жить к себе в память о Сергеевне, от которой могилы, и то не осталось, но Мурка у них мяучила дурным голосом непрерывно, чтобы ее выпустили. А потом она снова куда-то ушла. Теперь, скорее всего, насовсем.
Ну, во дворе поговорили об этой загадочной истории, поговорили да и стали забывать. Люди, они скоро обо всем забывают.
К слову сказать, оказалось, что никто не помнил, как Сергеевну звали. Имени ее то есть никто не помнил. И вспомнить не мог. Знали только, что она Сергеевна. Некоторые хотели у сына спросить или у жены его. Но не спросили. Неудобно как-то было у них спрашивать.
Да и непонятно, зачем…