Все их называют просто — старухами. И они знают, что их называют старухами. И не обижаются. Потому что они и есть старухи, и как же их ещё называть.
Старухи собираются в полуподвале. Где когда-то была школа игры на баяне, потом качалка, потом там варили дурь, а потом ничего не делали. Помещение бессмысленно пустовало, приходя в негодность. И вот теперь в этом заброшенном полуподвале собираются старухи. Они садятся в кружок, как анонимные алкоголики, и сидят. Иногда разговаривают о своих старушечьих делах. Иногда молчат. Потому что все темы их жизни уже исчерпаны до дна. И потому что даже у старухи Сергеевны — сумасшедшей, как говорится, на всю голову — нет никаких слов. Хотя обычно они у неё есть в избытке. Из-за избытка этого она всегда говорит, когда ходит по улице. Ни с кем. И даже не с собой. А просто идёт и говорит. И люди обходят её стороной. На всякий случай. Так как говоря, она брызжет слюной на все четыре стороны.
Иногда старухи празднуют в своём кругу Восьмое марта. Или смотрят телевизор. Его приносит Галя, та, у которой сын инспектор Иван-Красна-Морда, и внук тоже инспектор. А сама она в своём прошлом учительница языка и литературы. И у неё есть маленький переносной телевизор с антенной. Называется ВЛ-100. Владимир Ленин — 100, то есть. Пятьдесят лет назад в честь столетия вождя мирового пролетариата его собрали в Дмитрове. Слепые люди. На заводе производственного объединения «Луч». И он до сих пор работает, как часы. А если к антенне прикрутить проволоку и накинуть её на батарею парового отопления, он очень хорошо показывает даже в полуподвале. А может, и в подвале. Но этого старухи пока не пробовали. Изображение, правда, в этом телевизоре черно-белое, что не имеет значения. Главное в телевизоре суть, а не цвет. Так думают старухи. Вернее, так они считают. И смотрят разные передачи коллективно, а потом их обсуждают между собой:
— Блядь, — говорит старуха Петрищева с третьего этажа. — Ну все в этом мире охренели.
— И не говори, — соглашается с ней старуха Стеценко. — И не говори.
Иногда к старухам приходят люди со стороны. Они договариваются с ними о времени и месте проведения акции, сулят деньги или пищевые продукты, допустим, крупы, постное масло и тому подобные прибавки к пенсии.
— Портреты Сталина свои приносить, — спрашивает старшая старуха Алла Матвевна, бывший конструктор, — или на месте выдадут? — И объясняет: — Со своими дороже.
Ещё она предупреждает заказчиков, чтоб не вздумали обмануть с оплатой. Потому что они тут же выступят в прессе, а в следующий раз примут сторону их политических оппонентов.
После того как утрясут все нюансы, старухи надевают свои малиновые береты из мохера, пальто с каракулевыми воротниками и принимают активное участие в общественно-политической жизни страны. А именно в демонстрациях, митингах и пикетах.
Больше всего протестовать любит упомянутая старуха Сергеевна. Протест её будоражит, она кричит и машет руками, и от всего сердца плюётся, и получает от этого какое-то своё, отдельное удовольствие. Хотя бывает, что её бьют дубинками по спине, кидают в автозак и отвозят в отделение. Но она оттуда всегда возвращается несломленной, как птица Феникс. Поскольку её уже все менты знают по имени-отчеству и не хотят с ней связываться.
После митингов старухи собираются в полуподвале и смотрят по телевизору новости дня. И в них их показывают крупным планом. Они видят себя, узнают и вскрикивают: «Смотри, я». «И я». «И я». И ещё в телевизоре говорят, что пока всё это старьё в беретах не вымрет и не покинет историческую арену, жизнь в стране не наладится.
И действительно, какая-нибудь старуха время от времени умирает. И тогда остальные, ещё живые, дружно её хоронят. Особенно если старуха одинокая и никому не принадлежит. А таких в полуподвале абсолютное большинство. Они и деньги, заработанные на митингах, переводят в твёрдую валюту и откладывают в общак, себе на похороны. Так у них принято и заведено. Верховный совет полуподвала собирается, решает все организационные вопросы, и умершую торжественно провожают в последний путь. Провожают и хоронят на радость тем, кто ждёт, пока всё старьё вымрет. Но радость их напрасна и преждевременна. Просто по молодости лет они ещё не знают, что старьё не вымрет никогда, что на место этого старья придёт другое, новое старьё, и будет оно ничем не лучше нынешнего. А может быть, и гораздо хуже.