Весной надо дышать. И мы дышали. Шли по улицам и вдыхали свежесть. И слушали щебет весенних птиц. Рвущих глотки в ожидании лета. И говорили о разном. Все как положено.
И, значит, дыша в свое удовольствие, вышли мы к какому-то памятнику или, проще говоря, монументу. По инерции продолжая беседу.
— Я и так мяса не ем, — говорил Афанасий. — Что еще я могу сделать для нашей великой родины?
— Ты можешь не есть много чего еще, — говорил я. — И главное, можешь не пить.
— Как не пить? Я же тогда помру.
— Помереть за родину — почетно, — говорил я. — Об этом принято мечтать в мечтах и петь в песнях. Так как все умершие за родину остаются жить. Не только в веках, но и в памяти народной.
— Я не готов пока умереть за родину, — говорил Афанасий. — Жить за нее готов хоть до гробовой доски где угодно, а умереть нет.
Памятник был конный. И медный. Потому что зеленый. При этом он имел решительную позу ногами вперед и вверх. Поднимаясь таким образом с копыт, чтобы встать на дыбы. И у него не было головы. Поэтому голуби кружили над памятником в недоумении. То есть у конной части памятника голова была. А у основной, на которую голуби привыкли садиться с подлыми намерениями — не было.
— А где голова? — прошептал Афанасий, чего-то пугаясь.
— Ну где-где? Я думаю, стырили голову. Цветной металл денег стоит.
Афанасий попытался прикинуть в уме, сколько денег могли заплатить за такой кусок цветного металла. Но его попытка провалилась, так как он не знал главного: цельнолитой была голова или пустопорожней.
— Так кому, говоришь, это памятник? — спросил я.
— Я говорю?! — сказал Афанасий. — Я молчу. Он, когда и с головой был — никто не знал, кто это. А без головы вообще извините.
— Не Ленину?
— Конный? Вряд ли.
— Ну Сталину…
— Я думаю, раз памятник стоит на площади, — сказал Афанасий, — площадь должна носить его имя. Иначе абсурд.
Мы повертели головами и на первом же доме прочли: «Народная площадь, 7».
— Странное название, — сказал я. — Очень странное.
Осмотрели монумент еще раз.
— Медный всадник без головы… — сказал Афанасий и сказал: — Слушай, думаешь, власти знают, что голову того?
— Власти? А черт их знает.
— Нет, ну ты раньше замечал, что голова исчезла?
— Я-то? Я нет.
— Вот. А власти же сидя ездят. На задних сиденьях длинных автомобилей. Оттуда, есть голова или ее нет, не видно.
— Ну, может, они двадцать третьего февраля цветы к нему регулярно носят. Мало ли.
Пока мы так размышляли, памятник окружили школьники. Тетка-экскурсовод что-то им стала объяснять, истерически жестикулируя.
Мы обрадовались. Потому что экскурсоводы знают все.
— Простите, — говорим, — пожалуйста…
Группа детей школьного возраста посмотрела на нас пристально и еще теснее сплотилась вокруг памятника и экскурсовода. Экскурсовод же нас игнорировала. Она уже строила детей в затылок друг другу, чтобы вести их куда-то вперед.
— Как думаешь, куда они двинулись?
— К Родине-матери двинулись. И к вечному огню. Не Париж тут. Больше двигаться некуда.
— Кстати. А не знаешь, почему птицы Родину-мать всю обгадили, а вечный огонь нет?
Хотя мысли на этот счет у меня были, ответить я не успел. Потому что к нам подошел патруль.
— Документы, — сказал патруль.
— Вот и власти, — сказал Афанасий. А я спросил, не случилось ли чего с головой. Ну, может, знают они.
Патруль честно нас предупредил, что умничать не рекомендует и что вопросы тут, как и везде, задает он. Но все-таки ответил:
— Голова на реконструкции.
— Все реконструкции начинаются с головы, — сказал Афанасий. — Как же мы сами не догадались? Небось, дерьмо отмыть сняли в косметических целях.
Насчет дерьма патруль был не в курсе, отчего перешел к угрозам:
— В обезьянник хотите? Так у нас это быстро.
Хотим мы в обезьянник или нет, мы не знали. Поэтому задумались что называется всерьез. И надолго. А может быть, даже навсегда.