Если бы Наталья не выгнала Чалова, то ничего, конечно, с ним бы и не стряслось. Но она его выгнала самым неожиданным образом, ни с чего.
— Разлюбила, — сказала, — до основания и все. И иди, — говорит, — куда хочешь из моей квартиры, потому что без любви жить с мужчиной противоестественно и нету у меня такого намерения.
То есть три с половиной года любила она Чалова, а тут вдруг разлюбила. Ну и Чалов ушел к матери жить. Раз выперла его Наталья. Что ж еще ему оставалось делать? В глазах закона он ей, Наталье, являлся сожителем, несмотря на три с половиной года, какие прожили они семьей по-настоящему. С одним только отличием, что без официального штампа. А так же все: и в быту, и деньги, и остальное. И сын ее, Натальин, Витек, как родной ему был, не хуже. Вот же и письменный стол к первому сентября Чалов ему достал — уроки делать, а раньше — пяти лет Витьку не было — читать его научил. Сначала просто читать, буквы складывать, а потом — книжки. И Витек с тех пор сильно к чтению пристрастился, так, что если перед сном не дать ему книжку почитать, то это строгим наказанием служило за плохое поведение или за что другое. До такой степени, значит, любил Витек книжки читать благодаря Чалову. Да и Чалова он любил. Папой не звал, потому что папа у него был настоящий и навещал его по субботам и средам, а любить — любил. И мать Чалова любил. Как к бабушке Гале идти в гости или, допустим, пожить у нее на недельку остаться — так для него все равно, что праздник. И для нее, конечно, праздник. Своего-то внука Миши она навечно лишена была по глупости Чалова, с 1987 года еще, с января, вот Витек и был у нее самым разъединственным и любимым. А теперь, значит, все псу под хвост. И она, мать Чалова Галина Васильевна, ночами спать стала мало и плакала, что не сможет больше иметь основания с Витьком видеться и общаться.
— Я ж, — плакала, — никогда ей плохого не делала, одно лишь по возможности хорошее, а она так мне отплатила за добро. Разве ж я, — говорила, заслужила у нее?
А Чалов ей говорил, что ты, ма, недопонимаешь, ну при чем здесь, говорил, понятие «заслужила»? Ведь и Саша, первый ее муж, у нее ничего такого подобного не заслужил, нормальный мужик, добрый. А она разлюбила его и со мной стала жить, когда Белла наша с Мишкой уехала. По любви, кстати, стала жить. А теперь вот и меня туда же — разлюбила, а я же тоже не заслужил.
Это так, значит, он мать свою успокаивал, чтоб легче ей было на душе, но ей от его разговоров легче не становилось. И самому Чалову не становилось. А было ему муторно и тошно и хотелось не вставая лежать на диване в своей комнате, и чтобы дверь была обязательно закрыта на крючок. А матери его, Галине Васильевне, вообще плохо было. У нее и годы не те — старость, и здоровье. А тут — сначала, в восемьдесят седьмом, в яваре, Беллу с внуком сын-дурак уехать отпустил своими руками, а теперь вот и эта, нынешняя, Наталья, тоже его выставила и Витька этим самым у нее отняла. Та бабушка, законная, она через суд отсудила себе один день в неделю с Витьком свидание иметь, правда, в присутствии Натальи, которую на дух терпеть не могла, но все же хоть как-то. А ей, Галине Васильевне, и этого не полагается, да и не пошла бы она судиться, если б и полагалось. Не умела она этого никогда в жизни. И Чалов в нее весь удался — слабого характера человек. Его Наталья выкинула, а он к ней несколько раз ходил, спрашивал, может, передумает она, и мать, говорил, у меня по Витьку скучает и плачет. А Наталья на это говорила, что чем же она может помочь, раз не любит она его больше? А Чалов ей отвечал «наверно, ничем» и уходил безрезультатно.
Да, а два года назад Чалова полюбила одна молодая женщина, Лера Максименко, с которой они работали в пятом КБ. Он ее тогда не полюбил, так как с Натальей у него все в порядке было, что касается личной жизни, а она — полюбила. У нее, у этой женщины, что-то там с мужем не наладилось с самого первого дня и с его родителями, и она, как пришла к ним в КБ работать, так в Чалова и влюбилась, и на то, что он старше ее был на пятнадцать лет, никакого должного внимания не обратила. Ну и влюбилась это она и сказала про свои возникшие чувства Чалову открытым текстом. И если б не было у него в те времена Натальи, то он с удовольствием ответил бы ей взаимностью, потому что она тоже ему нравилась. Но Наталью на нее Чалов променять отказался. И Лера эта, видно, для того, чтоб себя отвлечь на другое, разными полезными для жизни и семьи делами занялась в свободное от после работы время. Сперва квартиру взялась разменивать. Они с дочкой и мужем у родителей его, мужа, жили, а свекр ее профессором работал и квартиру имел соответственно хорошую. Так она настояла, чтоб эту квартиру на две разменять, отдельные. И разменяла. Им досталась маленькая трехкомнатная распашонка — то есть со смежным расположением комнат — и запущенная беспредельно, а свекру со свекровью она за разумную доплату приличную двухкомнатную квартиру выменяла.
Потом около года, наверно, Лера ремонт в своей квартире делала капитальный с заменой всего подряд — и труб, и полов, и проводки, и сантехнических приборов.
Потом она дачно-огородный участок взяла и там энергичную трудовую деятельность развернула — сажала, пропалывала, собирала урожай и закатывала его в банки на зиму, ну и параллельно еще подготовку вела к строительству коттеджа площадью сорок восемь метров квадратных, но зато двухэтажного. Короче, загружена она была по шею, потому что еще же и работа, и обед сварить надо, и убрать, и дочке какое-то внимание уделить, и мужу. И вот крутилась она так все эти два года и любовь свою дурацкую к Чалову почти окончательно смогла в себе подавить. И к этому моменту Наталья подгадала его попереть, и он стал свабодным мужчиной, и у Леры снова что-то внутри к нему всколыхнулось и зашевелилось, и у Чалова зашевелилось — может, от большой обиды на Наталью, а может, и серьезно. Он и сам не успел разобраться и понять.
А в это же самое время, ну все одно к одному, посылают у Леры мужа на курсы повышения квалификации в Харьков сроком на тридцать дней, и он уезжает из дому и оставляет ее одну с дочкой в отдельной квартире без присмотра и контроля. И Чалов, конечно, начал к Лере заходить, как говорят, на огонек. Первый раз под предлогом сахар донести, когда ей талоны за два месяца в обеденный перерыв отоварить повезло, а после и без предлогов стал ее посещать по вечерам — часов в десять, чтоб дочка уже спала и его не видела, и соседи чтоб не видели. Ну, приходил он, сидел у нее в уюте, чай пил свежезаваренный, со слоном, и разговаривал про то, как у них все не вовремя и несуразно переплелось и что сейчас невозможно уже весь этот налаженный ее образ жизни испортить, и нечестно, и рука не поднимается, тем более что он, Чалов, у профессора, а тогда доцента, Максименко учился в институте по курсу теории механизмов и машин и сдавал ему из-за болезни курсовой проект на дому после сессии, и собирал детскую железную дорогу его сыну Стасику, который и является теперь ее, Лериным, родным мужем. Ну, а в конце концов, остался все-таки Чалов у нее ночевать, и Лере очень хорошо оказалось с Чаловым, в смысле как с мужчиной, и ему с ней — тоже было замечательно хорошо. И паследующие ночи он ночевал у нее и говорил, что пусть она все бросает и переезжает с дочкой к нему, и живет с ним, раз уж так складывается, и она снова его полюбила. «А мать, — сказал, — возражать против не будет, с матерью вы поладите.» Но Лера на такое предложение ему ответила, что не надо пороть горячку и что лучше ему пока не приходить к ней ночевать, так как муж ее Стасик на днях возвращается с курсов, и ей необходимо подготовиться морально и определиться, как себя с ним вести в данной щекотливой ситуации.
И Чалов приходить к ней прекратил, и они встречались друг с другом только в рабочее время на работе и притворялись, что ничего между ними не произошло и никаких отношений сверх служебных, у них никогда не было и сейчас нет. Другими словами так: Лера ничего ему не говорит по теме, а он ничего не спрашивает. И не спрашивал Чалов ни о чем с неделю. А после все ж не утерпел и спросил: «Как там наши, — спросил, — дела, движутся?». Ну, а Лера на его вопрос и ответила — что когда Стасик приехал из Харькова, она ему все рассказала, причем все без исключения. Что спала она с Чаловым рассказала, и что с ним ей хорошо было, и что он замуж ее за себя приглашает. А Стасик посмотрел на нее, как на дурочку неумную и говорит:
— Ну и спала, — говорит. — А я что, месяц по Харькову в монахах ходил? И другой бы тебе, — говорит, — по физиономии за такие фокусы, конечно, насовал бы, ну, а мне, — говорит, — облом и давай, расстилай постель.
Передала Лера всю эту беседу Чалову дословно, а после спрашивает его:
Так, может, нам просто продолжать как-нибудь встречаться без рекламы отношений и все? А то я ж, — говорит, — и правда, по-настоящему тебя люблю.
А Чалов сказал ей вместо ответа «спасибо» и с работы свалил самовольно. Свалил, чтобы выпить хорошо водки и накопившееся нервное перенапряжение с себя снять. Но выпить у него как раз и не получилось ни фига. В три магазина ходил — везде одинаково закрыто, и вывеска «Товара нет». Знал бы он заранее, что появится у него это всеобъемлющее желание, так хоть бы денег с собой каких-нибудь из дома прихватил, чтоб в ресторан в случае чего можно было зайти. А с червонцем, понятно, не очень-то туда зайдешь. А магазины в связи с отсутствием товара закрыты. И Чалов, конечно, обозлился на всю эту окружающую его советскую действительность и пошел зачем-то к Наталье. «А скажу ей, — решил, — все, что о ней думаю. Пусть, стерва, знает.» Пришел, а дома, как и надо было ожидать, один Витек, а Натальи нету, на работе. Но Чалов все равно зашел. А Витек дуется и на Чалова из-под бровей смотрит, и ничего ему не говорит, даже «привет». Разобиделся, видно, считая, что Чалов от них ушел. Или Наталья наплела ему чего-нибудь, с нее станется. Ну и тут Чалов вот какую штуку совершил: открыл спокойно окно, обе его створки, выглянул во двор, где кроме четверых доминошников не оказалось никого, опрокинул письменный стол вверх ногами и на подоконник его высадил. И вниз столкнул, с восьмого этажа. И еще свесился через окно и проследил, как он летел и как об землю бахнулся недалеко от доминошников, и как развалился на составляющие его части.
Ну вот, проделал это Чалов, Витька молчащего по загривку потрепал и из квартиры вышел. Спустился на лифте вниз, а навстречу ему мужики, те, что в домино играли, идут, бледные с перепугу.
— Ты, — спрашивают, — гад недоделанный, мебель из окна кинул?
— Ну я, — Чалов им отвечает. — А что?
— А мы тебе, падла, сейчас разъясним — что.
И запихнули они Чалова в подъезд и стали без лишних слов избивать. Сначала руками избивали — по голове и по ребрам, потом на пол завалили и ботинками истоптали тщательно, а когда Чалов вырубился и перестал на их удары как-либо реагировать, сказали: «Хорош, хватит с него, с мудака долбанного», — и ушли, и сели партию в «козла"доигрывать прерванную. А Чалова так и оставили в подъезде возле лифта на произвол судьбы, и жильцы дома, которым необходимо было лифтом воспользоваться, перешагивали через это безобразное зрелище и ругались самыми последними словами русского языка, потому что принимали они лежащего без признаков чувств Чалова за обыкновенного спившегося гражданина, потерявшего человеческий облик, да и за кого же еще могли они его принимать?