Крыша казалась мягкой и липла к ногам. Ветер носил по чёрной рубероидной поверхности какой-то посторонний мусор и гнул антенны. Антенны качались, но не гнулись, а только вибрировали.
Четыре чёрных кота в белых манишках загнали сюда рябую худющую кошку и теперь стерегли. Кошка делала вид, что их не знает и отношения к ним не имеет.
Мимо кошки прошли, прилипая, два юноши. Приблизились к краю крыши и посмотрели вниз. С опаской и осторожностью.
Внизу статично гуляли мамаши с колясками. В колясках угадывались дети. Родившиеся совсем недавно. Некоторые из них были тихи. Видимо, спали. Некоторые орали, требуя чего-то своего, детского.
Через двор брели в универсам доживающие старики и старушки. Им навстречу двигались такие же старики и такие же старушки, но с грузом.
— Двенадцать этажей, — сказал Воёдя, — это до хрена.
— Если с крышей, — сказал Слива, — считай тринадцать.
— Оба убьёмся, — сказал Воёдя. — И кому тогда наша Светка достанется?
— Может, и не убьёмся, — сказал Слива. — Деревья, кусты вон.
— Кусты хуйня, — сказал Воёдя.
— Нет, — сказал Слива, — весной они мягкие, я в них был.
— Со Светкой? — сказал Воёдя подозрительно. На что Слива вздохнул.
Они постояли, глядя в землю. Земля была далеко. Унылая земля Амур-Нижнеднепровского района. Откуда тут, на Днепре, взялся Амур, не знает никто. А Нижнеднепровский — понятно. Поскольку есть Нижнеднепровск и Верхнеднепровск. Правда, тогда по логике вещей должен быть и Среднеднепровск. Но его нет. И логики никакой нет. Это все знают.
— С тринадцатого прыгать отказываюсь, — сказал Воёдя. — Несчастливое число. Давай с четвёртого прыгнем.
— С четвёртого точно не убьёмся, — сказал Слива. — С четвёртого никто не убивается. У нас даже кошка с четвёртого упала, и хоть бы что.
— Ну с девятого.
— Ага, придём к Светке, залезем на подоконник и вниз.
— К Светке нет, у неё паханы и вечная бабка в кухне.
Да, девятый этаж, он и для жизни не самый лучший, не только чтобы прыгать. Но бывают и хуже этажи. Например, первый. Или двенадцатый. На которых тоже некоторые люди живут. Несмотря на постоянную угрозу проникновения домушников и протечки кровли насквозь. А Светка жила именно на девятом. Её так и звали — Светка Девятка. Прозвище такое. Среди молодых людей её возраста и её, а также и не её пола. И в эту Светку были влюблены Слива и Воёдя. То есть целых два юноши одномоментно были в неё по уши влюблены и не могли между собой поделить без остатка. Ну, и чтобы изыскать выход из безвыходного положения, Слива и Воёдя решили покончить героическим самоубийством. В смысле, прыгнуть с крыши. Кто выживет, тому и Светка, а кто нет — тому нет.
Слива и Воёдя — это тоже прозвища. Клички. По вековым традициям Амур-Нижнеднепровского района все должны были иметь клички и все их, от мала до велика, имели в своём активе. Вернее, Слива — это даже и не совсем кличка. Слива — это такая фамилия причудливая. Но выглядит эта фамилия, как хорошая кличка, поэтому никакой другой Сливе и не присвоили. За ненадобностью. А Воёдя от имени Володя произошёл. И сделал из Володи Воёдю не кто иной, как Слива. Они, будучи друзьями до гроба с детства, как-то вдвоём Новый год встречали — один на один без свидетелей. И в конце встречи чего-то поссорились, вспылив. И Володя (тогда он ещё был Володей) ударил сгоряча и спьяну Сливу по башке сковородкой, а Слива ответил Володе бутылкой от французского шампанского по зубам. И три передних зуба ему внутрь рта вышиб. После чего произношение у Володи смешно испортилось, и он начал при знакомстве представляться Воёдей. Что и стало его законной кличкой. И даже когда он зубы недостающие вставил у зубника, вернув себе часть дикции, кличка при нём пожизненно осталась. А ожог на башке у Сливы затянулся без вмешательства медицинской помощи, сам. Через какое-то определённое время бесследно.
— Может, и правда, крышу на хрен? — сказал Слива. — Видишь лестницу? Пожарную.
— Ну, вижу, — сказал Воёдя. — А труб нету. Должны ж быть на крыше трубы?
— Какие трубы?
— Какие… Обыкновенные.
— Пошли.
— Куда?
Слива без объяснений отвёл Воёдю на другую сторону крыши. Снизу донеслись шумы и крики на родном языке. Наверно, какая-то семья разбиралась в своих внутренних делах и заботах. Возможно даже, с применением физических сил, держа окна настежь.
— Там лестница и тут тоже лестница, — показал Слива. — Это чтоб пожар быстрее тушить — с двух сторон. Понял?
— Понял.
— Ты спускаешься с этой стороны до площадки девятого этажа, я с той. Сверяем часы и точно в назначенное время прыгаем. Ну, как по команде, секунда в секунду. Понял?
— Понял. А как я узнаю, что ты прыгнул?
— Если не убьёшься — узнаешь. А если убьёшься, тебе будет без разницы.
— Не скажи.
Воёдя был согласен ради Светки убиться, но не узнать, убился ли ради неё Слива — не согласен.
— У меня часов нету, — сказал он.
— Чёрт, и у меня нету, — сказал Слива. — При себе. Дома есть. «Полёт».
— «Полёт»? — Воёдя заржал. — «Полёт» — это в тему.
— Ты не ржи, ты думай, что делать.
— Что я тебе, Герцен?
— Чернышевский.
— А?
— «Что делать?» написал Чернышевский.
— Да ты гонишь. Герцен написал.
— Чернышевский. А Герцен ничего не писал. Герцен декабристов будил. Или они его будили.
Спорить с умным Сливой Воёдя не стал. Но, похоже, и не поверил.
— Может, по очереди это? Прыгнем, — сказал он.
— Кто первый? Ты?
— На пальцах кинем. Или спичку потянем.
— На пальцах лучше, — сказал Слива. — Из трёх раз.
— Из пяти надёжнее. Чтоб уж точно, без обманов и случайностей.
— Да. Из пяти надёжнее…
— А ты с парашютом когда-нибудь прыгал? — спросил Воёдя. — В парке Чкалова.
— С вышки, которую в металлолом сдали? — спросил Слива.
— С вышки.
— Не, я высоты боюсь.
И угораздило же их в эту Светку влюбиться. Обоих. Прямо как сиамских близнецов-братьев. Но тут ничего не поделаешь. Угораздило, потому что, с одной стороны, говорят, Бог есть любовь, а с другой, любовь зла, слепа и беспощадна, как Фемида. Разит всех наповал без разбору.
— Может, завтра прыгнем? — сказал Воёдя.
— Ага, — сказал Слива. — Первого не прыгнули, потому что день дурака и смеха, вчера — потому что танцы, а сегодня чего?
— Сегодня? — Воёдя быстро подумал. — Так праздник завтра. Отпразднуем, яиц крашеных поедим — и прыгнем. У меня мать, знаешь, как вкусно яйца варит. Крашеные. Заодно всё лишний раз взвесим и проверим свои чувства.
— А ты что, ещё не проверил?
— Проверил.
— Тогда бросаем. Раз. Два. Три.
Выпало три-два в пользу Воёди. Потом три-два в пользу Сливы. Потом один-один, два-пять и пять-два.
— Ничья, — сказал Слива.
— Ничья, — сказал Воёдя.
— Стоп, — сказал Слива. — Мы ж не в очко играем. Надо считаться. На кого выпадет, тот прыгает.
— А с кого считаем, с большего или с меньшего?
— Бля, не договорились. Давай с меньшего.
— Давай. Но бросаем заново.
Бросили заново. Сложили. Вышло девять и семь — шестнадцать. У Сливы меньше. Посчитались. Выпало на Воёдю.
— Везёт, — сказал Воёдя. — Выиграл.
— Ну, пошли? — сказал Слива.
— Куда?
— На девятый.
Они переступили через низкое ограждение крыши и оказались на площадке пожарной лестницы.
— Смотри, какие-то мудаки с крыши лезут, — сказали в окне двенадцатого этажа.
— Может, воры опять?
— Не похоже. Наверно, сантехники.
Слива пропустил «мудаков» мимо ушей, сделал шаг к ступеньке, и площадка под ним бешено зашаталась.
— На хрен эту лестницу, — сказал Воёдя. — Она ходуном ходит, ещё сорвёмся.
— Тогда пошли на балкон.
Они вернулись к выходу на крышу. Кошка наконец испугалась людей, взвыла и рванула по кругу. Коты каруселью за ней.
— Твари мартовские, — сказал Воёдя и поискал глазами что-нибудь тяжёлое.
— Апрельские, — сказал Слива. — Идём.
Ощупью спустились в коридор. Прошли его из конца в конец, до мусоропровода. Отряхнулись. Свернули на лестничную клетку. Дошли до девятого этажа.
— Может, всё-таки с шестого прыгнем? — сказал Слива.
— С шестого лучше, — сказал Воёдя.
Спустились на шестой и опять прошли в конец коридора, к балкону. Подёргали балконную дверь. Она не открылась.
— Гвозди, — пальцами определил Воёдя. — Вот и вот. Самоубиться по-человечески, и то не дадут.
— Придётся идти на пятый, — сказал Слива. — Или на седьмой.
— На пятый, — сказал Воёдя. — Вверх топать скучно.
На пятом дверь балкона открывалась, слава Богу, свободно, и они в неё вышли.
— Не низко? — сказал Слива.
— Низко, — сказал Воёдя, — а что делать.
— Делать нечего. Только ты куртку расстегни и руки расставь. Чтоб спланировать. Как на крыльях.
— На крыльях любви, — сказал Воёдя.
— Шутник, — сказал Слива.
— Надо покурить, — сказал Воёдя. — Перед стартом.
Слива сказал «ты ж не куришь» и достал из кармана примятую пачку «Примы Люкс»:
— Кури.
— А ты? — сказал Воёдя. — Ты тоже кури. Ты ж сразу за мной прыгаешь.
Слива вынул из пачки ещё одну сигарету, надломленную. Найдя спички, потряс, как погремушкой, коробком. Закурили.
— Интересно, правду говорят, что вся жизнь пронесётся перед глазами, пока лететь буду?
— Вся нет. Сколько тут лететь.
— Слушай, а может, это, вместе прыгнем? Взявшись, допустим, за руки.
— Не, вместе не годится. Много шансов на общий исход.
— Ты не умничай, говори по-нормальному.
— Ну, или гробанёмся оба, или выживем. И что тогда? Сначала начинать?
Сначала начинать не хотелось. Хотелось отстреляться уже, ну, то есть отпрыгаться — и будь, что будет…
Докуривали торопясь, без разговоров. Швырнули окурки вниз. Те сначала полетели по дуге, а потом ветер прибил их к земле под самую стену. Слива плюнул и проследил — не попал ли плевок в окурок. Не попал. Воёдя тоже плюнул. И у него не попал.
— Ну, я пошёл? — сказал Воёдя.
— Я за тобой, — сказал Слива.
— А не наебёшь? — сказал Воёдя.
— Чтоб я сдох, — сказал Слива. И сказал: — Подожди.
— Что?
— А кто тебе «скорую помощь» вызовет? Ну, если ты живой случайно останешься.
— Да. Кто?
Они задумались.
— Значит, делаем так, — сказал Слива. — Ты прыгаешь. Если не убиваешься, я бегу к Светке и звоню в «скорую». Потом возвращаюсь на балкон и тоже прыгаю.
— Годится. «Скорая» приедет и, если что, подберёт обоих.
— Ну, ты пошёл? — сказал Слива.
— Пошёл… А у Светки телефон работает?
— Вчера работал.
— А ты точно не наебёшь?
Слива мотнул головой. Воёдя в ответ кивнул, мол, верю, перелез через перила и сиганул вниз.
Летел он тихо, солдатиком, не орал и не трепыхался. Наверно, зажмурившись. Но до земли так и не долетел. И до мягких весенних кустов не долетел — повис на дереве, застряв в листве. Как шишка.
Слива посмотрел на его полёт с высоты, проводил взглядом и побежал к Светке. Звонить в «скорую». А прыгать он на бегу передумал. Окончательно и бесповоротно.
Дверь открыли Светкины мать и бабка. В лифчиках.
— Мне «скорую» вызвать, — сказал Слива, — ноль три. Воёдя с балкона прыгнул.
— Совсем обнаглели, — сказала бабка. — С балконов прыгают.
— Не пара они тебе, Светка, — выглянул из ванной Светкин отец. В трусах и в майке. — Сто раз говорил тебе, что не пара.
— Да ладно, — сказала Светка из комнат, — пускай вызовет.
Потом Воёдя приставал к Сливе с вопросом, как с ножом:
— Почему? Скажи, почему ты не прыгнул? Сволочь.
А Слива ему отвечал:
— Да передумал я прыгать. Пока бежал, пока звонил — передумал. Наверно, мне не судьба.
— Скажи ещё, тебя Бог отговорил и спас.
— Это скорее всего. Если, конечно, он есть.
— А меня кто спас? — спрашивал Воёдя.
— А тебя не знаю, — отвечал Слива, — тебя дерево.
К Светке ходить после Воёдиного полёта Слива прекратил сразу же. Имея всё-таки честь и совесть. Ну и потому, что она, Светка, дура.
Но и Воёдя, когда из больницы выписался — руку, ногу, два ребра и челюсть он себе всё-таки сломал, — тоже к ней почему-то не пошёл.
А Светка, коварная, всего этого не заметила. За ней в то время уже другой юноша ухаживал. И, может быть даже, не один.