Котёнка он выпросил у посылочных девушек. Это те, что у родственников с воли посылки принимают. У них там целое кошачье царство. И котёнок этот жил с ним уже два года. И превратился из котёнка в кошку. Вадик по камерам шесть лет почти, а кошка с ним, значит, два. Хотя она совсем уж ни в чём не виновата ни сном ни духом. Даже по закону. Оно, если честно, так и Вадик не виноват. Во всяком случае, в том, в чём его обвиняют. Не зря же пять лет ничего путного ему предъявить не могут. Уже столько следователей сменилось, столько прокуроров. А как адвокат в суде тронет то, что они своими ментовскими мозгами сваяли, так всё сразу и разваливается на составляющие мелкие части. Или расползается по швам. А выпустить Вадика уже нельзя, невозможно. Что ж, зря столько лет его в тюрьме держали, изолируя от общества в интересах следствия? И это в свободной демократической стране, идущей семимильными шагами назло всему человечеству. Нет, так не бывает. Так все в дураках оказываются. И репутация страны со всеми её внутренними органами непоправимо страдает в глазах мировой общественности, на которую стране плевать, но всё-таки — и следователи по особо важным делам, и государственные обвинители, и судья высокого районного суда Галюнина. Все страдают и все в полных дураках. А все в дураках быть не могут. Не имеют права. Тем более после успешной переаттестации.
Конечно, с кошкой у него хлопот прибавилось. Но это и хорошо. Есть чем себя занять, есть о ком заботу проявить. И человеком себя почувствовать лишний повод. Несмотря на античеловеческие условия жизни. Кошке же эти условия вполне годятся. Она и не к таким условиям может приспособиться. Спит себе у него на подушке. Свернувшись. Ест, что есть. Даже хлеба может пожевать. А главное, трётся лбом о подбородок, тычется мокрым носом и урчит в ухо.
По правилам содержания под стражей никакую кошку в камеру нельзя, не положено — это ясно. Но если у родственников или друзей есть деньги, то можно и не такое. А кошка и смартфон, и передачки, и душ каждый день — это всё мелочи и пустяки. Плати — и пользуйся благами двадцать первого века. Мойся с ног до головы на здоровье, ходи в интернет и чеши за ушами свою кошку хоть сутки напролёт. Кстати, в последнее время у него и компания подобралась приличная. В смысле, сокамерник Жора. С ним даже поговорить можно на разные темы. Адвокат всё-таки, защитник. И эрудит. В разумных пределах. Правда, поначалу этого Жору прикручивали ему в качестве назначенного адвоката. Чтобы он его топил, а подельников выгораживал. И у него это, кстати, неплохо получилось — подельники на свободе давно гуляют. Адвокатом-то Жора был хорошим. Своё дело знал. Ну, а потом он воевать уехал. В Ростовскую область. То ли из патриотизма, то ли сдуру, то ли от долгов каких-то прячась (на этот счёт есть разные мнения) — и там, на фронте, пристрелил, значит, эфэсбэшника, который какую-то контрабанду с украинской стороны контролировал. Жора и не знал, кто он, и убивать его не собирался. Там и без эфэсбшника было кого убивать на радость людям. Но если бы он этого эфэсбэшника не пристрелил, эфэсбэшник пристрелил бы его. Потому что, а ля гер, ком, а ля гер, как говорится.
А теперь, видно, совесть у этого Жоры проснулась, и он устроил, чтоб Вадик сидел с ним в VIP-камере. У него же там полное СИЗО друзей-товарищей. И они сидели втроём, как белые люди. Вадик, Жора-адвокат и кошка Люся. В общем, сидеть можно. Если б ещё знать — сколько. А то ведь опять прокурор какой-то новый. Нашли пацана, вчера юрфак окончившего, и воткнули в дело. Под занавес. И он, любуясь собой, попросил у суда пожизненного. Ему адвокат Вадика в личной беседе говорит:
— Какое пожизненное? Ты ж знаешь, что он не виноват.
Прокурор говорит:
— Догадываюсь.
— Ну? — адвокат говорит.
А прокурор:
— Так надо. — И пальчиком указательным в небо тычет. Подонок.
То есть ФСБ, наверно, уже просто потребовало — мол, делайте, что хотите, а преступник должен понести заслуженное наказание, хоть он его и не заслужил. Чтоб другим неповадно было. Это ж вам террор, а не хрен собачий. Небось, опасались, что если начнёт кто-нибудь по-настоящему рыть, так ров в ФСБ и приведёт. Больше-то некуда. Никто, кроме этой гениальной конторы, не додумался бы в урны на остановках взрывпакетов накидать. Зачем — сейчас уже никто и не помнит. То ли уличные протесты запретить хотели под предлогом грозящей опасности, то ли гайки закрутить решили. Да сейчас это и неважно. Важно, что за взрывы эти идиотские должен был кто-то ответить. Посадить первых попавшихся под руку везунков, посадили без проблем. Но требовались же преступники. Чтоб суд, приговор, чтоб всё как в кино. И чтоб доказательства налицо. Неопровержимые. Хоть из говна слепи эти доказательства. Вот следствие их из него и лепило. Без особого, правда, успеха.
А Вадик всё это время в тюрьме жизнь свою единственную проживал, в следственном изоляторе изо дня в день. Шесть лет. Выньте из своей жизни любые шесть лет подряд, и вы поймёте, как это много. И он жил их сначала в общей камере, потом один, потом, слава богу, с кошкой. А потом и с адвокатом. И ему эту жизнь продляли в судебном порядке. То на два месяца, то на четыре. Судья говорила, что закон им в крайнем случае это позволяет. Он всё им позволял, закон их. А ещё говорила судья, что она сама и есть тут закон. Который суров. И жизнь это подтверждала. Жора-адвокат его дёргал, надо, говорил, что-то делать, а не то эта блядь продержит тебя за решёткой до пенсии своей блядской.
— Что делать? — не понимал Вадик.
— Идти на сделку со следствием.
— Так они предлагают сознаться, что я два теракта устроил. И за это мне десять лет дадут.
— Вот видишь. Всего десять лет.
— Ага. Я сознаюсь, а они наебут. И пожизненное мне. Да?
— Не факт. Ты ж апелляцию подашь. А в высшей инстанции пожизненное не утвердят без доказательств. Коих у них нет.
— Да у них все везде свои. Во всех инстанциях. Они сразу предупредили, подам апелляцию — хуже будет.
— Хуже? А куда ж хуже?
— Тебя что, опять мне подсунули? — ругался Вадик. — И что на этот раз ты должен для меня сделать?
Жора-адвокат на него обижался и до утра не разговаривал. У него и у самого дела шли не слишком. Тем более после того, как его в своей речи по телеку упомянул сам генпрокурор. Лично. «Интересно, какая сволота в речь ему меня вставила», — думал Жора. И перебирал в уме всю возможную сволоту. Но её набиралось слишком много. Сволоты почему-то всегда бывает слишком много, а не слишком мало, поэтому вычислить, кто именно подложил ему эту свинью, не представлялось возможным. И что особенно противно, никакой сделки с собой следствие Жоре не предлагало. Следствию на его счёт всё было понятно. И улик у него было дохренища.
А утром он говорил Вадику:
— Делай, конечно, как знаешь, но никакого пожизненного они тебе не дадут. Не дадут они тебе пожизненного — вот те крест. Потому что любой суд — хоть городской, хоть верховный — сразу поймёт, что дело сшито. И если, не дай бог, захочет разобраться, кем и зачем… Им всем тут места мало будет. От этой суки Галюниной и до остальной их шоблы.
— Жаль я не доживу, — говорил Вадик, — до верховного суда. Они ж, как ты знаешь, не спешат. Им спешить некуда.
…А тут, значит, вернулся Жора-адвокат от следователя. Вздрюченный, весь в поту и злой, как собака. Вернулся и сразу:
— Они не тебе пожизненное дадут, они мне его дадут. Мне! — и как пнёт кошку Люсю.
Она о его ногу потереться хотела. Этой самой ногой он её и пнул. В живот под рёбра. Люся отлетела и молча о стенку ударилась. Всем телом. А Вадик вздрогнул, это увидев, встал с койки — тоже молча — и взял адвоката за горло. Холодными пальцами. И стал бить его головой о стенку. О которую Люся ударилась. Бьёт и приговаривает:
— Теперь дадут мне пожизненное. Дадут. Теперь обязательно мне его дадут, твари.