Сначала в самом центре города путь Зуеву преградил миссионер-агитатор из секты «Евреи за Иисуса Христа».
— Вы еврей? — спросил миссионер, обнажив английский акцент.
— Пока еще нет, — ответил Зуев, который шёл на день рождения и нёс подарок — он сам его изготовил, собственноручно, и теперь нёс.
Миссионер не понял ответа Зуева. А Зуев и сам сначала его не понял. А когда понял, остановился прямо посреди проезжей части проспекта имени Маркса-Энгельса и в потоке машин рассмеялся. И путь ему преградил милиционер из патрульно-постовой службы города — города денег, чугуна и стали.
— Вы пьян? — спросил патрульно-постовой милиционер у Зуева.
— Пока ещё нет, — ответил Зуев, и милиционер ему поверил, как себе. Что тоже было смешно.
Потом Зуев рассказал всё это Модзалевскому. И они посмеялись в закрытом помещении вдвоём. А посмеявшись, пошли на день рождения вместе. Естественно, купив в рыбном магазине красного портвейна. Потому что новорождённый очень любил и уважал портвейн. Причем именно красный портвейн. И именно крымский. А белый портвейн, даже крымский, он не любил и тем более не уважал. Говорил «для меня если портвейн белый, он уже не портвейн, и я к нему равнодушен».
Зато к женщинам именинник был не равнодушен. Еще неравнодушнее, чем к красному портвейну. И Зуев с Модзалевским подарили бы ему женщину. С удовольствием и от всей души. Да вот дешёвую женщину дарить им не хотелось из принципа, а на дорогую у них не было никаких денег из-за грянувшего летом финансового кризиса. Который впоследствии оказался не финансовым, а экономическим. Правда, если быть честным до конца, то в феврале яйца, масло и женщины слегка подешевели. Не ощутимо для простого человека и труженика, но всё-таки. Видно, предложение незначительно превысило спрос. Или жизнь стала налаживаться и входить незаметно для живущих в какое-то русло. Но это вряд ли. Потому что, где это русло? Кто его видел? Да и привыкли мы жить без русла и вне его. Приспособились. И хорошо, можно сказать, выглядим.
Особенно Зуев выглядит хорошо. Он всегда и во всём одет элегантно. Сегодня — тоже. Модзалевский рядом с ним просто одет, по-спортивному, а Зуев — нет. Зуев — элегантно. Не менее элегантно даже, чем манекен в витрине шикарного магазина «Майкл Нечипоренко и сыновья». Где выставлена напоказ мужская одежда от какого-то кутюр — костюм поверх рубашки с галстуком, а сверху плащ жёлтого цвета. Заканчивается вышеупомянутый манекен в вышеупомянутом магазине почему-то шеей.
Зуев остановился перед витриной, обозрел это печальное зрелище и сказал:
— Смотри. Это я. Только без головы.
— Ты лучше, — сказал Модзалевский. — В смысле, выглядишь.
Зуев согласился с Модзалевским:
— Конечно, лучше, — сказал он. — Я же — с головой.
Модзалевский не стал возражать против очевидного и неоспоримого, он только достал из кармана фотоаппарат «мыльницу», поставил Зуева так, чтобы манекен служил ему контрастным фоном, и нажал на спуск.
Раздался выстрел, и Зуев стал оседать.
— Эй, ты чего? — не понял Зуева Модзалевский.
— Испугался? — сказал осевший Зуев. А Модзалевский объяснил ему, что он не испугался. Он не понял. Откуда взялся и прозвучал выстрел?
— Ну, мало ли, — сказал Зуев. — Ты что, выстрелов никогда не слышал? Может, убили кого. А может, дети резвятся, балуются и хулиганят.
— Дети — наше завтра уже сегодня, — сказал Модзалевский и спрятал фотоаппарат в карман. И вздохнул тяжело и грустно.
У него были причины вздыхать так, а не как-нибудь по-иному. Поскольку Модзалевский являлся отцом сына. Рос его сын и по дням, и по ночам, и ещё быстрее, чем рос — он взрослел.
Зуев тоже был и являлся отцом. И тоже сына. Но взрослого, выросшего ранее. Так как Зуев был старше Модзалевского годами. Хотя Модзалевский был мудрее с рождения. И, проходя мимо рынка, он сказал:
— Давай, — сказал, — ещё и цветов купим жёлтых.
Зуев на это открыто удивился — мол, зачем мужику цветы вообще и жёлтые в частности? А Модзалевский сказал:
— Мужик, не мужик — какая разница? Когда речь идёт о цветах.
И они купили имениннику цветов. Раз уж так всё как-то сложилось.
— Дядь, дай пять копеек, — сказал пацан в кепке.
Зуев осмотрел пацана сверху донизу и пять копеек не дал. А дал четыре.
Тут их и повязали. Подошли люди в штатской форме и сказали:
— Ваши документы.
— А что такое? — спросил Зуев. — Война началась с врагами или чрезвычайное положение ввели в страну?
И Модзалевский сказал:
— Да. Чего это мы должны ходить на день рождения к знакомым с документами? Они и так нас узнают. Мы с цветами идем. И с подарками.
Тут Модзалевский встряхнул сумку, и бутылки зазвякали в ней, биясь друг о дружку боками.
Ну, стражи закона, конечно, быстро им втолковали, что они — и Зуев, и Модзалевский — несмотря на свою арийско-славянскую внешность, подозрительно похожи на лиц кавказской национальности, и этим всё сказано.
— Какой-какой национальности? — переспросил у стражей Зуев. Но стражи Зуеву не переответили. Они его повели. И Модзалевского повели с цветами. Следом за Зуевым.
Может, стражей закона и порядка портвейн чем-нибудь привлёк. А может, подарки. Но не цветы. Это точно. Потому что цветы им на хрен без надобности. Особенно при исполнении. А портвейн и подарки Зуев с Модзалевским решили не отдавать ни за что и бороться за их сохранение до последней капли пота и крови. Слава Богу, никто у них не пытался ничего отнять. Их просто привели в районный участок, заставили собственноручно и добровольно написать бумагу автобиографического содержания, три часа продержали без суда и следствия, а также без причины — и выпустили, вернув желанную свободу. И им ничего не оставалось делать, как уйти. Хотя по-хорошему надо было бы на этих стражей жаловаться в народный суд и требовать с них возмещения морального ущерба: на день рождения-то Зуев с Модзалевским так и не попали. В смысле, вовремя. Это же им ущерб? Ущерб.
К слову, сам день рождения практически ничего собой не представлял, и говорить о нём нечего. Если по большому или гамбургскому счёту. Может быть только, закончился он не совсем традиционно: тем, что именинник объявил во всеуслышание о своём уходе вместе с гостями из родного дома. С целью найти другой дом, где его будут любить, ждать и главное уважать таким, каков он есть с головы до пят.
Бессменная именинникова жена на эти его слова не обиделась и вообще, можно сказать, не прореагировала должным образом. Никаким образом она не прореагировала. Только сказала «иди-иди, тоже мне Лев Толстой нашёлся — средь шумного бала, случайно». Она привыкла к подобным и бесподобным выходкам своего мужа-именинника. Совместная жизнь никому не проходит даром, вырабатывая привычки, в том числе и дурные.
И гости собрались и оделись, и именинник оделся тоже.
Стали прощаться с хозяйкой, говоря ей «всё было вкусно». Как будто приходили лишь затем, чтобы определить достоинства праздничных блюд. А также их недостатки.
И как раз этот скорбный, можно сказать, момент праздника застали отпущенные Зуев и Модзалевский. Так что они проходить в квартиру уже не стали — чтобы не разуваться, — а на пороге виновника торжества и всего остального при помощи подарков поздравили. Они ему подарки — вручили. Хорошие подарки. Оригинальные. И с любовью выполненные. Не так, как зачастую бывает, купят имениннику коробку конфет — грильяж в шоколаде, — а у него зубы вставные через весь рот. Десять лет уже.
И цветы Зуев с Модзалевским виновнику закончившегося торжества тоже вручили.
— Возьми цветы с собой, — сказал Модзалевский.
— Зачем мне там, в новом доме, цветы? — сказал виновник. — И по улице с ними таскаться желания у меня ни малейшего.
А Зуев сказал:
— Возьми. Тебя в троллейбусе будут уважать.
Этот аргумент убедил именинника. Он любил, чтоб его уважали повсеместно.
Потом они шли по городу. Шумной компанией размером с толпу. И с цветами, как с флагом. Модзалевский время от времени вынимал из кармана «мыльницу» и автоматически фотографировал всех подряд со вспышкой.
Возле телевизороного магазина остановились. Магазин уже не работал. По случаю позднего времени. А огромный телевизор в витрине — работал. В режиме прямого эфира. И ведущий как раз спрашивал у телекорреспондента «чем там занят вечерний город».
— Город занят праздничным досугом, — отвечал телекорреспондент ведущему.
— Хорошо, — сказал, получив этот ответ, ведущий. — Нет, не хорошо, — сказал он, — а прекрасно! — и закончил прямой эфир, довольный собой и тем, что его закончил.
А Зуев с Модзалевским извлекли на свет божий портвейн. Они предусмотрительно не обнародовали его в доме именинника (так как в доме именинника не говорят о портвейне), и теперь портвейн пригодился и пришёлся кстати. Потому что толпа в неровном свете голубого экрана пустила его по кругу, еще больше роднясь и сближаясь с именинником. И сближалась она до тех пор, пока портвейн естественным путём не иссяк.
— Дядь, дай пять копеек, — услышал Зуев у себя за спиной. Там стоял давешний пацан в кепке.
— Я тебе уже давал, — сказал Зуев.
Пацан пригляделся к Зуеву.
— А, точно, — сказал он. — Давал. Но четыре копейки.
Зуеву стало стыдно, он покраснел и дал пацану еще копейку. А именинник добавил от себя полтинник.
— Гулять так гулять, — сказал он.
— Гулять — не строить, — сказал Зуев, а пацан от греха подальше исчез. Чтоб не отняли полтинник, когда опомнятся.
— Знаешь, о чём я жалею больше всего? — спросил именинник у Зуева и сам ответил: — О том, что у нас при себе хрустальных бокалов не было — богемского стекла, — и мы не смогли насладиться не только вкусом, но и цветом портвейна. Рубиновым и глубоким.
Зуев понял именинника, так как даром понимания он обладал недюжинным. Понял и посочувствовал ему. В смысле — утешил. Сказав, что, конечно, тут есть о чём пожалеть. Но в жизни, к счастью, ещё и не такое бывает.
— Что там у вас в жизни бывает? — вступил в разговор Зуева с именинником Модзалевский.
— День рождения, сказал Зуев.
— К сожаленью день рожденья только раз в году, — спел Модзалевский и навёл на Зуева свою «мыльницу». — Последний кадр, — сказал он, от всей души нажимая на спуск.