И Нефертити
Раньше мать варила дурь прямо в квартире. Хорошую дурь. Проверенную. Всегда очередь стояла на лестнице. Дочь, две её подруги и несколько родственников подсели на это гиблое дело. По-родственному и по знакомству. Поэтому с дурью она завязала раз и навсегда. Жалко стало дочь, подруг и родственников. Особенно когда они умерли. Сказала: «Всё. Хватит». — И завела в той же квартире гусей. На втором этаже пятиэтажного дома без лифта. Жить-то как-то надо. Решила — буду их выращивать и продавать соседям в виде мяса.
Гуси росли. Гоготали. Изо всех сил гадили на паркет. Скользили.
Муж тоже скользил. С гусями. Но не сидел среди них сложа руки. Тем более они у него золотые. Муж делал руками чеканки. Которые для солидности называл эстампами. Делал и сдавал в художественный салон красоты по дешёвке. Темы разные. Волк из «Ну, погоди», Нефертити, Сталин опять же и для интеллигентов Хемингуэй в свитере. Деньги, естественно, пропивал. Иногда с женой, иногда без.
Однажды выпили с ней за проданного Сталина и пошли к людям в общественные места. Добавлять. А дверь запереть забыли. Гусей, конечно, тут же спиздили. Эстампы тоже. Да всё спиздили. Подчистую. Один гусиный помёт в изобилии остался. И Нефертити. Но она ещё не закончена.
01.02.2022
Пофигу
В Германию Турсун Зарипов приехал на жене. Она у него немкой оказалась. Так посмотришь — никогда не скажешь. С виду. А внутри, значит, немка. И когда четверть века назад «русские» немцы в Казахстане стали массово сниматься и ехать на историческую родину за счастьем, жена Турсуна тоже запросилась. А ему было пофигу. Он вообще-то мечтал в родной Карабаш навсегда вернуться, но махнул на всё рукой и сказал: «Поехали». И они поехали.
После лагеря как-то устроились. На курсах жена быстро затрещала по-ихнему. У неё всплыл в памяти язык детства, на котором она говорила до того, как в русскую школу пошла. Другой-то школы у них под Петропавловском не было. А у Турсуна нечему было всплывать и дело с языком у него не пошло. С этими их дер-ди-дасами и прочими инфинитивами. А дальше всё как-то покатилось. Сначала жена нашла работу. И скоро сказала: «Ухожу я от тебя». Ну, Турсуну же пофигу. Он ей ответил: «Уходи». И она ушла к настоящему, местному немцу. Своему шефу. И сразу от него родила то ли сына, то ли дочку. И Турсун остался совсем один на пособии. Почти без языка и почти без денег. И стал, как все нормальные люди в таком положении, бухать, даром что религия ему это запрещала. Бухать и со скуки смотреть телевизор. На понятном ему русском языке. И так двадцать лет. Бухать и смотреть.
Теперь, набухавшись и насмотревшись, он открывает бутылку пива, купленную в Лидле за тридцать центов, выходит из дому и ждёт, пока Изя из соседнего дома приедет с работы. Изю Турсун не любит. Во-первых, потому что их, Изь этих, никто не любит, а во-вторых, потому что родом он из вражеского города-героя Киева.
Изя приезжает вечером, выходит из своего скромного мерседеса С-класса, и Турсун ему говорит:
— Мы вас кормили, поили, от НАТО вас защищали как братьев, а вы блядьсукипадлы!
Изя улыбается и медленно проходит в свой подъезд. Всё-таки сильно он на работе устаёт.
А Турсун потрясает ему вслед пустой пластиковой бутылкой, сморкается, зажав одну ноздрю, в пол и куда-то, в неизвестном направлении, убредает.
2019
На дне — 2
Когда ему всё до смерти надоедает, он ложится на дно и там лежит. Иногда выдыхая. Рыбы скользят плавниками по его лицу. И не обращают внимания. Щека медленно погружается в ил. Волосы на теле пошевеливаются. «Наверное, это счастье, — думает он. — Или покой и воля. Или ещё какая-нибудь чушь. Выдуманная людьми от безделья.»
Он лежит так, почти неподвижно, пока в акваланге не кончается воздух. После чего нехотя всплывает.
Конечно, его уже вовсю ищут. Охранник ныряет с пистолетом. Шофёр с фонарём. Инструктор по дайвингу и жена при виде его головы начинают орать: «Сволочь! Козёл! Мартин Иден хренов!»
Жену, знающую про Мартина Идена, он игнорирует. Шофёра и охранника презирает. А инструктору говорит:
— Уволю. — И говорит: — Уже уволил.
Правда, потом он делает вид, что забыл, и удваивает ему зачем-то гонорар. После чего инструктор бывает возбуждён. Жена обижена. Шофёру с охранником пох.
«Ну рожи, — думает он за ужином, — ох, и рожи. — И ещё думает: — Надо будет в следующий раз не всплывать. А то хоть вешайся».
2020
Дело жизни
Жизнь бодибильдера не мед и не сахар, а упорный труд мышц тела, рук, ног и других конечностей организма. А также и эпиляция зоны бикини плюс грудь и подмышки перед состязаниями. Не позавидуешь, в общем.
— Зачем тебе это всё? — спрашивали знакомые у бодибильдера Аполеева Л. Е.
— Ну, во-первых, это красиво, — отвечал, как по писаному, Аполеев.
— А во-вторых?
Что «во-вторых», Аполеев не знал. И спросить ему было не у кого. Его верный фитнестренер говорил: «И сам не знаю, и тебе не скажу. А этих, с вопросами, гони ты от себя к чёрту». И клал на Аполеева штангу. А Аполеев клал на всех, кто задавал ему провокационные умные вопросы без ответов. И продолжал дело своей жизни. Качался. И выступал на соревнованиях. И выигрывал их. И становился всё мясистее, всё рельефнее, всё известнее и всё мощнее на вид. Так что когда он ни с того ни с сего помер на тренировке и когда его с воинскими почестями хоронили, в гробу он лежал красив, как бог. И жаль, что его тело было торжественно одето в пиджак, а рельеф его мускулатуры скрывало добротное английское сукно и россыпи живых цветов с рынка, которыми завалили его труп женщины и поклонники.
Фитнестренер из-за всего этого ужаса плакал, как ребёнок. Навзрыд.
2020
Счастье
У Брони четверо детей. Все взрослые.
Один сын, правда, в тюрьме. Но он всегда в тюрьме, так что с ним никаких хлопот.
Другой в Израиле. И у него тоже всё в порядке и всё хорошо.
Старшая дочка Бронина, слава Богу, давно живет отдельно. В Ташкенте. У неё шестеро детей от мужа-узбека. Который умер.
А младшая, Ленка, родила третьего ребёнка. У Ленки дети от разных мужей и сожителей.
Двоих её мальчиков Броня устроила в еврейский интернат. Называется иешива. Там они сыты, одеты, учатся и молятся. Оказалось, способные ребята, хотя, конечно, и босяки. А третий родился совсем недавно. Смешливый такой пацан. Лежит себе поперёк кровати голышом и кряхтит. Броня ему улыбнётся. Он — ей. Она — ему. Он — ей. В общем, бабушка на него не нарадуется. Счастье, а не ребёнок. Одно сплошное счастье.
2018
Вечный банк
Не знаю, как другие, а я течения времени не ощущаю. Если к нему особо не присматриваться, конечно. Всё вроде то же самое. Ну, почти то же. А если присмотреться, то да. Не всё. Потому что многие, например, умерли. Будучи до этого стариками и старухами. Что же им оставалось делать? Конечно, они умерли.
А те, кто не умер — уехали. Кто на запад, где больше платят и больше работы, кто — на восток. В смысле, вернулись к убогим, кособоким, но родным пенатам. Не прижились, не захотели, не потянули. Не оправдала эмиграция их надежд на светлое будущее. И чаяний не оправдала.
Кое-какие знакомые женились и даже вышли замуж за иностранцев в Израиле. Завели себе кошек и собак, родили потомство, которое уже пошло в школу и скоро её окончит.
Вчерашняя молодёжь получила местное университетское и другое образование. Свободно ботает на трёх и более языках, неплохо себя чувствуя в мире чистогана. Хотя и пашет, как папа Карло. Зато какие у неё отпуска!
Некоторые неожиданно заболели. Некоторые вдрызг разругались с друзьями, родными и близкими.
Очень многие ушли на пенсию и ходят теперь по врачам и по другим надобностям с палками вместо костылей. По-скандинавски. Чтобы в обозримом будущем тоже умереть. Без этого почему-то никак.
А в остальном всё по-старому, всё хорошо. Не считая нехороших тенденций в политике, глобального потепления, нового великого переселения народов, надвигающихся войн, революций, техногенных катастроф и прочих свинцовых мерзостей.
Да, и в Крошкиной ветклинике сменились за эти годы все ветврачи. Куда подевались старые — неизвестно.
И похоронное бюро с первого этажа давно переехало.
А банк остался. И мы над ним по-прежнему всё ещё живём. Над банком время не властно.
2019
Русская пастораль
Вечерело. На горизонте догорал красный диск солнца и чего-то ещё.
Неизъяснимая тоска и тревога проникали в души людей с тылу. Русская интеллигенция, даже техническая, жопой предчувствовала кризис жанра, а также пuздeц. И вроде ничто его не предвещало. Но в то же время всё говорило о нём. О кризисе. И о пuздeцe. Причём пuздeц на этот раз обещал быть окончательным, системным. А возможно, и глобальным. Его приближение остро ощущали домашние животные. Собаки, кошки и хомячки волновались, как перед затмением или землетрясением. Крысы покидали насиженные места и уходили с подводных лодок вплавь. Куры несли тухлые яйца. А коровы отказывались мычать, доиться и пастись.
На взлёте — с регулярностью, достойной лучшего применения — совершали вынужденные посадки лайнеры Аэрофлота. К счастью, все пассажиры и члены экипажей оставались в живых, хотя без многочисленных жертв и не обходилось.
На полигонах сами взрывались ракеты. На складах — снаряды. Но население окружающих сел, деревень и посёлков от взрывов, слава богу, не страдало. Так как предусмотрительно вымерло раньше. Благодаря старости, неизлечимым болезням и проникающей радиации.
Народ поднимался с колен на карачки. Верил в бога и коммунизм. Строя в мечтах светлое будущее всего человечества.
В природе свирепствовали засуха, ливни и ураганы. Эпидемии, пандемии и венерические заболевания. Ширилась безработица. Торжествовали беззаконие и бесправие. Готовились массовые расстрелы и другие мероприятия.
А где-то вдалеке, по бескрайней равнине, текла из века в век река Волга и впадала в Каспийское море…